Лютер извинился и поднялся с бокалом бренди на крышу, вышел на «вдовью дорожку». Снегопад уже прекратился, но снег успел толстым слоем засыпать все окрестные кровли. От бухты доносились гудки; огни города желтой полоской тянулись вдоль горизонта. Он закрыл глаза, впитывая запах ночи, и снега, и холода, и дыма, и сажи, и кирпичной пыли. Казалось, он втягивает в себя небо, лежащее над самым краем земли. Он зажмурился и постарался изгнать из себя смерть Джесси и боль в груди, имевшую одно имя: Лайла. Хотя бы на одну минуту вытеснить их этим воздухом, который чуть не до разрыва заполнил его легкие, его тело, его мозг.

Но все тщетно. Джесси ворвался в сознание Лютера со словами: «Вот потеха, а?» — и тут же его голова раскололась, и он упал на пол. И следом за Джесси из памяти выплыл Декан, который тянул к нему руки, хрипя: «Сделай как надо», а когда Лютер ткнул ему ствол под подбородок, его выпученные глаза молили: «Не убивай. Я не готов к смерти. Подожди».

Только вот Лютер не стал ждать. И теперь Декан где-то вместе с Джесси, а Лютер тут, на земле. Всего одна секунда — и твоя дорога пересекается с чьей-то другой, и твоя жизнь меняется, да так, что назад не переменишь. Всего-то одна секунда.

— Чего это ты мне не пишешь, женушка? — прошептал Лютер в беззвездное небо. — У тебя внутри мой ребенок, и я не хочу, чтоб он рос без меня. Не хочу, чтоб он знал, каково это. Нет-нет, девочка, — шептал он, — есть только ты. Только ты.

Он взял бокал с кирпичного выступа и сделал глоток, который обжег ему горло, согрел грудь, расширил ему зрачки.

— Лайла, — прошептал он и глотнул еще.

— Лайла. — Он сказал это желтой дольке луны, черному небу, запаху ночи, крышам, заваленным снегом.

— Лайла. — Он пустил это слово по ветру, точно ему хотелось, чтобы оно долетело до Талсы.

— Лютер Лоуренс, познакомьтесь, это Элен Грейди.

Лютер пожал руку пожилой женщине. У Элен Грейди было такое же крепкое рукопожатие, как у капитана Коглина, и она была такая же подтянутая, и волосы у нее так же отливали сталью, и взгляд был такой же бесстрашный.

— Отныне она будет работать с вами, — сообщил капитан.

Лютер кивнул, заметив, что она вытерла руку о белоснежный фартук, едва окончив пожатие.

— Капитан, сэр, а где же?..

— Нора больше здесь не работает, Лютер. В этом доме о ней больше не упоминают. — Капитан опустил жесткую руку на плечо Лютеру и изогнул губы в не менее жесткой улыбке. — Вам ясно?

— Ясно, — ответил Лютер.

Лютер подкараулил Дэнни как-то вечером, когда тот возвращался к себе на квартиру. Лютер отделился от стены дома и заорал:

— Что ты, черт дери, натворил?!

Правая рука Дэнни нырнула в пальто, но тут он узнал Лютера и опустил руку.

— Без всяких «здрасте»? — спросил Дэнни. — Без всяких «с Новым годом»? Вот так, сразу?

Лютер не ответил.

— Ладно. — Дэнни пожал плечами. — Во-первых, это не самый подходящий район для цветных, ты не заметил?

— Заметил. Я тут уже битый час торчу.

— Во-вторых, — продолжал Дэнни, — ты охренел — так говорить с белым? Да еще и с копом?

Лютер сделал шаг назад:

— Права она была.

— Кто?

— Нора. Говорила, ты только прикидываешься бунтарем. А теперь указываешь мне, куда ниггеру можно ходить в этом городе, поучаешь, как мне разговаривать с вашим братом белым. Где Нора?

Дэнни развел руками:

— Откуда я знаю? Почему бы тебе не пойти к ней на обувную фабрику? Тебе же известно, где это?

— Потому что мы работаем в одни и те же часы.

Лютер надвинулся на Дэнни и заметил, что на них стали обращать внимание прохожие. Кто-нибудь вполне может двинуть его по затылку тростью или просто подстрелить, только за то, что он вот так наезжает на белого в итальянском квартале. Да и в любом квартале, чего уж там.

— С чего ты взял, что Норин уход связан со мной?

— Потому что она тебя любила, и тебе это было невмоготу.

— Лютер, отойди.

— Сам отойди.

— Лютер.

Лютер набычился.

— Я серьезно, — произнес Дэнни.

— Серьезно? Всякий, кто к ней приглядится, увидит, что на нее уже обрушилось цельное море страданий. А ты, ты… Теперь еще и ты ей добавил? Ты и вся твоя семейка?

— Моя семейка?

— Она самая.

— Если тебе не нравится моя семья, Лютер, обсуди это с моим отцом.

— Не могу.

— Почему нет?

— Потому что мне нужна эта чертова работа.

— Тогда лучше ступай-ка домой. Надеюсь, утром она у тебя еще будет.

Лютер чуть-чуть отступил назад:

— Как там твой профсоюз?

— Что?

— Твоя мечта о всеобщем рабочем братстве? Как она поживает?

Лицо у Дэнни стало плоское, словно по нему проехались катком.

— Иди домой, Лютер.

Лютер кивнул и пошел.

— Эй! — окликнул его Дэнни.

Лютер оглянулся.

— Зачем ты сюда явился? Чтобы пристыдить белого человека?

Лютер покачал головой и отвернулся.

— Эй! Я задал тебе вопрос.

— Потому что она лучше, чем вся твоя вшивая семейка. — Лютер отвесил поклон, стоя посреди тротуара. — Понял, белый мальчик? Валяй, хватай веревку, вздерни меня, как тут у вас, у янки, принято. Я помру, но хоть буду знать, что помер, говоря правду супротив твоего паршивого вранья. Она лучше всей твоей семейки. — Он ткнул пальцем в Дэнни: — А особенно — лучше тебя.

Губы у Дэнни шевелились.

Лютер шагнул к нему:

— Ну чего? Чего еще?

Дэнни положил ладонь на ручку двери:

— Я сказал, что ты, наверно, прав.

Он вошел в дом, а Лютер остался один на улице, где постепенно темнело, и обтрепанные итальянцы сверлили его своими миндалевидными глазищами, когда проходили мимо.

Он хмыкнул:

— Черт. Хорошенько же я этому говнюку задал! — Он улыбнулся какой-то сердитой старой даме, пытавшейся прошмыгнуть мимо него. — Это ж высший класс, как по-вашему, мэм?

Как только он пришел к Жидро, его позвала Иветта. Он вошел в гостиную, даже не сняв пальто, потому что ее голос звучал просто устрашающе. Но, войдя, он увидал, что Иветта улыбается, точно у нее какая-то невероятная радость.

— Лютер!

— Мэм? — Одной рукой он стал расстегивать пальто.

Она прямо-таки сияла. Исайя зашел в гостиную.