– Не подумай, что пытаюсь говорить с тобой свысока. Сейчас в твоей жизни самый тяжелый период. Ты уже не мальчик, но в глазах других еще не совсем мужчина. Бунтарское время. Я еще не так стар, чтобы его забыть.

– Твои слова. Бунтарское! – подхватил он.

– Не заметил, чтобы кто-нибудь еще из парней твоего возраста положил глаз на Марту? – спросил я.

– Если и так, все равно ничего не получил. Ты же знаешь, как обстоят здесь дела. Сюда не приезжают автостопом. Самый дешевый номер – двадцать баксов в сутки. Прибавь еду, напитки, расходы на лыжную экипировку. Многие берут уроки по десять баксов за час. Мы принимаем в основном молодые богатые супружеские пары, правда, не обязательно со своими собственными мужьями и женами. Марта охотилась на парней, готовых потратить на нее деньги – здесь или в городе. И без труда находила.

– Но прошлой ночью трудности все же возникли, – возразил я. – Я бы сказал, фатальные трудности. Ты не заметил, чтобы она регулярно кому-нибудь давала отставку?

– Кроме меня? – кисло переспросил Рич. – Марта не могла пригреть всех сразу, крутила с несколькими, выбирала, но редко останавливалась на одном парне два раза подряд.

– Кто стал ее избранником на сей раз?

– Мне показалось, она еще не решила. Обе девчонки приехали вчера во второй половине дня. В запасе сегодняшний день и завтра. Я так думаю, она их просеивала. А может, уже сделала выбор и остановилась на хохочущем приятеле Питера. Когда-нибудь она должна была ошибиться.

Так я попытался поработать детективом, но это мало что дало.

Дамы и господа от прессы, если можно так выразиться, как сообщил мне Рич, собрались в баре. Приближался полдень, и они не забыли, что окружной прокурор Мортон Льюис обещал сделать заявление в двенадцать.

Мне удалось обратить на себя внимание и сообщить им, что я играю роль пресс-секретаря «Дарлбрука». Надо мной посмеялись – журналистам не требовались пресс-секретари, им требовались факты. Я не располагал фактами относительно убийства, но исполнительно проинформировал их, что Джордж Причард готов сделать из кого-нибудь богача. По бару прокатился шум. Мне показалось, я вижу, как завертелись колесики в головах двух десятков людей. Прежнее романтическое стремление репортера обойти всех собратьев по цеху и добыть эксклюзив отошло в прошлое. Теперь журналисты собирают информацию всем миром. Лучше уж так, чем остаться вовсе ни с чем. Но сейчас, как в мультяшках Диснея, их глаза засияли, и зрачки словно превратились в значки доллара. С двадцатью пятью тысячами баксов в кармане можно бросить журналистику и начать писать величайший в истории американской литературы роман. Или до смерти спиться в «Бликсе» – любимом салуне всех людей от прессы. В одно мгновение я нанял для Причарда двадцать пять первых детективов.

Когда я шел обратно в вестибюль, меня остановил иронически улыбающийся окружной прокурор Мортон Льюис. Он явно слышал все, что я сказал журналистам. И в этот момент напомнил мне строящего козни средневекового правителя.

– Вы Трэнтер?

Я кивнул.

– Мне надо с вами переговорить. – Он покосился в сторону гриль-бара, где продолжали шуметь журналисты. – Значит, двадцать пять тысяч зеленых? Теперь все здесь начнут играть в полицейских и воров. Почему Причард не посоветовался со мной, прежде чем делать такие заявления?

– Он спешит добиться результатов, – ответил я.

Прокурор окатил меня взглядом холодных серых глаз.

– Вы говорите так, словно не очень верите в нас, Трэнтер.

Не было смысла спорить с ним по такому ничтожному поводу.

– Это лишь мое предположение, каковы мотивы Причарда, – ответил я.

– Гарделла сообщил мне, что вы не слышали смеха. Крепко спите. Вы в самом деле считаете, что Стайлс его слышал?

– Думаю, что да. Что такое с вашими людьми? Стайлсу почему-то никто не верит.

– Я не утверждаю, что он лжет, – уточнил Льюис. – Но взгляните на дело с нашей точки зрения. До вчерашней ночи Стайлс слышал этот смех всего один раз. Тогда он ехал на большой скорости, рядом устроил истерику отец. До того как его машина упала со склона и заживо сгорел отец, Стайлс все силы отдавал, чтобы удержать автомобиль на дороге. Ему отрезали ногу, и он два дня провел без сознания. А когда пришел в себя и достаточно окреп, чтобы говорить с полицейскими, вспомнил смех. Сказал, что так смеялся в кинокартине актер Уидмарк. Но действительно ли смех был таким? Или он только напомнил Стайлсу смех Уидмарка? Ведь, например, мне он мог и показаться похожим.

– Думаю, Питер хорошо его запомнил, если узнал, когда услышал прошлой ночью, – настаивал я. – Полагаю, что когда снова услышит, то опять узнает.

– Надеюсь, – произнес окружной прокурор. – Иначе нам придется тыркаться вслепую. – Он собрался уходить.

– У вас есть что-нибудь для мальчиков и девочек в гриль-баре?

Он пожал элегантными плечами:

– Обычная пустышка. Мы охотимся за смеющимся маньяком. У нас есть кое-какие зацепки. Арест возможен в любой момент.

– Какие у вас зацепки?

Серые глаза задумчиво посмотрели на меня.

– Ни черта у нас нет, никаких зацепок, мистер Трэнтер.

Рич Ландберг подал мне из-за конторки знак. Кто-то пытался дозвониться Питеру из Нью-Йорка по междугородней связи. Рич записал для него номер. Я решил, что Питер находится у трамплина, где собрались зрители и куда, как он считал, непременно придет убийца.

– Пойду его поищу, – сказал я. – Нужно подышать свежим воздухом.

Рич подал мне сложенный листок бланка с номером, и я отправился в свою комнату за одеждой. До трамплина было около двух миль. Я пользовался джипом приюта и пошел за ним на стоянку. Вдали, по другую сторону долины, на парковке у трамплина уже стояла пара сотен машин.

Джип, подскакивая, покатил по дороге, замерзший снег хрустел под колесами. Трамплин напоминал висевшую на склоне между двух темных сосновых массивов огромную сосульку. Набежали облака, в воздухе чувствовалось, что может пойти снег. Я разглядел черную точку: лыжник быстро катил по спуску, приближаясь к точке отрыва. Когда он взлетел в воздух, раздался рев толпы. Видимо, прыжок удался.

Я оставил джип на площадке с другими машинами и пошел к подножию трамплина. Питер должен быть где-то там, среди зрителей.

Люди здесь были такие же, как большинство американских болельщиков. Спортивные игры смотрят миллионы, и лишь немногие разбираются в том, что происходит. Места у пятидесятиярдной линии считаются самыми крутыми, но истинный ценитель футбола сядет выше, чтобы наблюдать, что происходит по обе от нее стороны. Зрители партии гольфа восхищаются дальностью полета мяча, но заядлый болельщик следит, как будет нанесен удар клюшкой.

Ничем не отличаются от других и те, кто приходит посмотреть прыжки с трамплина. Толпятся у конца разгонной дорожки, охают и ахают, восторгаясь длине полета, но не видят всей картины приземления и не замечают тех нюансов, которыми руководствуются судьи, когда начисляют очки. Не понимают, на какой риск идет спортсмен и зачем он это делает. Втайне надеются, что прыгун упадет. Приходят в волнение от звука полета, от удара лыж о склон при приземлении или от мелькания рук, ног, лыж при неудачном падении.