Она вышла на кухню, немеющими руками разорвала тетрадь. Помедлив, поднесла спичку.

Покрытая кафелем стенка вдруг качнулась, вспыхнула в воображении, как голубой экран. Евгения застонала сквозь стиснутые зубы. Этому никогда не будет конца…

На блестящую эмаль печи хлопьями оседал пепел. Стенка опять качнулась, и отблески огня затрепетали на ней… Маленькая девочка и молодая женщина шли чуть поодаль одна от другой. Девочка порывалась побежать, а женщина все сдерживала ее. На девочке было голубое платьице, русая косичка спадала на белый воротник. Ее мама (так Евгения подумала) была коротко острижена.

Женщина что-то сказала девочке, и та послушно остановилась. Евгения обратила внимание, как похожи девочка и ее… Не короткая прическа, а черный траурный платок стягивал голову женщины.

Евгения побледнела в страшной догадке.

Она стояли на том самом месте, где она последний раз видела Вячеслава. Волны уже тихо плескались, прибивая к берегу венок полевых цветов.

«Нет, нет! — готова была закричать Евгения. — Он живой».

Они ничуть не сомневалась, что видит жену Вячеслава и его дочь. По женской логике следовало бы смотреть на вдову, а Евгения не сводила глаз с девочки. Та знакомо щурила ярко голубые глаза, горестно изогнув бархатные шнурочки бровей.

Девочка первой протянула матери руку, уводя дальше. Тоненькая косичка колыхнулась последний раз, когда девочка обернулась на скромный венок.

Евгения дрожала, закрыв глаза ладонями. Ее нестерпимо потянуло в тоннель. В ту самую переходную галерею, где всегда прохладно.

Она никогда не боялась одиночества. Но теперь, покуда закрыты глаза, Евгению обуял страх… Она надеялась на ободряющий голос. Но самый громкий ее «советчик» теперь был нем…

— Я себя презираю, — выдавила Евгения пересохшими губами.

Она явственно ощутила, как беспощадно царапнуло в груди. Евгения отняла руки, и сердце ее… остановилось. Все вытекло из него, неведомо как иссякло.

Она опустилась на стул, безразличная ко всему. Нагретый воздух показался ей сыпуче-слюдяным, потрескивающим, как разряды тока.

«Мне все равно, — обреченно шептала Евгения. — Все равно». Она пыталась заснуть, но голова безвольно опускалась. Пойти и лечь не хватало сил.

…Евгения не знала, сколько времени пробыла в забытьи. Ей казалось, что очень долго, но пепел, когда она разворошила его, еще хранил тепло. Она стряхнула пальцы и неожиданно средь мертвой тиши услыхала завывание ветра, как будто неистовые порывы сотрясали перекрытия над головой. Но ураган не испугал ее. Едва слабел натиск ветра, она тихо, но требовательно просила:

— Сильнее, еще сильнее.

Евгения почти упивалась охватившим ее азартом, ощущая, как что-то липучее, нехорошее сползает с нее, как сползает омертвевшая кожа.

Внезапно всё оборвалось. Евгения вскочила и в необъяснимом порыве покаянно вскинула голову.

— Не забуду… Никогда…

По кафелю скользнули застывшие было лучи. Привычный гам двора ворвался в квартиру. Но Евгения опять отрешилась ото всего. В груди словно били упругие ключи. Сердце ее наполнялось вновь. Она не смела пошевелиться… Рождалось новое, еще очень слабое и неокрепшее. Евгения с надеждой обратилась к нему, и оно, трепетное, ранимое, сказало ей то же, что говорил Вячеслав.

Она так и сидела бы смиренно, если бы не странный звук.

Вначале Евгении показалось, что это кричит раненая птица. Но прислушавшись, угадала слабый скрип уключин.

Прямо перед собой она увидела полоску берега, синеву воды, отражавшую, подобно множеству зеркалец, полуденное солнце, шлюпку. Двое ребят в алых галстуках слабо гребли веслами.

Недоумение Евгении сменилось догадкой. Это о них беспокоился Вячеслав. Тогда… на волшебной лавочке, открыл он ей свою тайну.

С неведомой прежде озабоченностью следила она за незнакомыми мальчишками… Рубашки, шортики. А на голове?

Ребята налегли на весла, и лодка вот-вот должна была скрыться.

— Пана-а-мки! — сорвалась с места Евгения. — Наденьте пана-а-мки!

Она распахнула окно. Раскаленный воздух плеснул в лицо нестерпимым жаром. Зажмурившись, Евгения увидела себя: маленькую, растрепанную, бессильную что-либо изменить, как бессильно было предотвратить ночь пылающее, неотвратимо бегущее к закату солнце…

1978

Глубокие броды

1

В пору цветения в сумерках заброшенного сада стоит хмельной дух весны… И в потаенных уголках души вдруг оживает далекое, сказочно-детское: розовое покрывало жердел пряно пахнет сизой полынью, а голубую, оплетенную ветками звезду родила набухшая вишневая почка…

Петр Петрович Тягливый отмечал «сорок дней». С утра побывал на кладбище, посидел у могилы, где не был со дня похорон жены.

Особые хлопоты были с поминками…

Деревенское однообразие стола не устраивало Петра Петровича, но — требовалось соблюсти обычай, и, по совету сестры Марии, он ощипал оставшуюся в хозяйстве птицу… Мяса ему со скрипом выписали в совхозе. Петр Петрович серчал, но не очень: понимал, что, уволившись, он не имеет никаких прав и на это.

Как бы там ни было, но в целом все складывалось неплохо, и он, благодарный сестре за помощь, беспрекословно выполнял ее наказы.

Мария управлялась не одна, а с дородною своею кумой Ангелиной. Стряпали женщины во дворе, под худой крышей летней кухоньки.

Кума поджимала губы, глядя на щели…

— Не приведи гошподь дожжика.

Петр Петрович, собирая для топки сухие ветки и всякий мусор, держался от нее подальше… Пусть бормочет, припенда ехидная. Ради дела он перетерпит.

В маленьком садике, под тенистой вишней, улучил даже момент передохнуть.

Сквозь пыльную листву чернели высохшие вишни. По стволу, усыпанному бородавками закаменелого клея, сновали муравьи. На уцелевшем кусте винограда вились осы; тянули золотисто-сладкую мякоть… Что за сорт винограда, Петр Петрович не помнил, как не помнил и того, сам ли он его сажал в неподходящую для капризной ягоды землю или куст уже родил, когда Тягливые выкупили это подворье.

Снова позвала Мария — и он стал громоздить на веранде кухонный стол. Стульев не хватало, но Петр Петрович приметил у сарая оструганную доску и живо втянул ее на веранду, намереваясь уложить на табуретки. Доска была длинновата, и Тягливый, не мешкая, заглянул в чулан. Он перетряс ящик, где хранился инструмент, однако ножовку не нашел. Не висела она и на вколоченных в стену гвоздях.

Петр Петрович вспомнил, что на кухне, под скрипучим буфетом, оставлял он иногда молоток или клещи… Ножовка оказалась там, но — как назло — пальцы прошлись по ее зубчатому полотну… Чертыхаясь, Петр Петрович стал пилить…

Лапша уже была готова. Обжаренное мясо тушилось на краю плиты.

— Ступай за хлебом, время за стол садиться, — распорядилась Мария.

Тягливый и сам видел, что пора. Несколько женщин — подружек покойной — уже судачили на улице…

Он долил в рукомойник воды, умылся. На вафельном полотенце отпечаталась кровь. Пришлось