нагло игнорировать и вытравлять специфику коллективистских производственных отношений во имя утверждения на их месте слегка маскируемых формул капиталистического хозяйствования, разглагольствовать о рынке «вообще», в то время как социализм допускает всего лишь «рынок» потребительских благ и услуг, но не рынок капиталов и рабочей силы. На этом примере наглядно видно, что на первый взгляд маленькая неточность или уступка в методологии со временем может вырасти в гигантский просчет всемирно-исторического масштаба, способный поставить под вопрос существование целой общественной системы.

Понимал ли это Сталин? Несомненно! Бывший член Президиума ЦК КПСС Дмитрий Иванович Чесноков, которого Сталин считал одной из перспективных молодых партийных сил и которого Н. Хрущев поспешил «задвинуть» в провинцию уже в марте 1953 года, рассказывал мне о звонке Иосифа Виссарионовича за день-два до кончины. «Вы должны в ближайшее время, — сказал Сталин Чеснокову, — заняться вопросами дальнейшего развития теории. Мы можем что-то напутать в хозяйстве. Но так или иначе мы выправим положение. Если мы напутаем в теории, то загубим все дело. Без теории нам смерть, смерть, смерть!..» — с нажимом закончил Сталин и положил трубку.

К сожалению, несмотря на ряд верных замечаний о роли общественных и личных потребностей при социализме (см. в особенности: Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 года. Вопрос об основных экономических законах современного капитализма и социализма; Об ошибках т. Ярошенко Л Д.; Другие ошибки тов. Ярошенко.). Сталин четко не поставил вопрос о месте закона стоимости при определении соотношения между затратами и результатами производства. Он был близок к тому, чтобы определить критерий эффективности социалистической экономики как отношение произведенной полезности к израсходованным ресурсам. Но, не имея соответствующих методик, не решил проблему. Поставленная еще Лениным в 1921 году в виде задания выработать число-показатель «для оценки состояния всего нашего народного хозяйства» (Поли, собр. соч. Т. 53. С. 122–123, а также: Т. 44. С. 114), она саботировалась академическими кругами с редким упорством. Надежда, возникшая было в связи с заявлением Ю. Андропова о том, что «главный критерий, по которому» министерства и ведомства «должны оценивать свою работу, — это степень удовлетворения отраслью постоянно растущих общественных потребностей» (Андропов Ю. Избранные речи и статьи. М., 1983. С. 215), так и не была подкреплена практикой, а со вхождением в «перестройку» вовсе была убита.

Большим просчетом Сталина был сделанный под влиянием послевоенных успехов Советского Союза и подъема международного рабочего и национально-освободительного движения вывод, «что сфера приложения сил главных капиталистических стран (США, Англия, Франция) к мировым ресурсам будет не расширяться, а сокращаться, что условия мирового рынка для этих стран будут ухудшаться, а недогрузка предприятий в этих странах будет увеличиваться». Верно, конечно, что в известный период после распада в конце 40-х годов прежде единого капиталистического рынка на два — капиталистический и социалистический — события шли по этой схеме. Но мировой капитал не дремал и, оказавшись перед угрозой скорой гибели, усиленно изыскивал средства своей подпитки. Всячески изворачиваясь, он нашел два таких средства, очень не похожих на те, какими ему доводилось пробавляться до сих пор. Первое: он смело пошел на перехват в свой арык достижений научно-технической революции, на переход к эксплуатации преимущественно квалифицированной (интеллектуальной) рабочей силы прежде всего в метрополиях. Второе: он провел ловкое маневрирование в регионах национально-освободительных революций, отпустив в свободное плавание ряд слаборазвитых колониальных стран, которые после временного упоения полученной политической независимостью по большей части, и в не менее зависимом положении, возвратились в орбиту империалистических интересов. Сталин мог оказаться прав при условии поступательного развития Советского Союза и других социалистических стран, наследования там руководства деятелями не ниже его по марксистско-ленинской подготовке. Но история судила иначе, причем часть вины падает и на него.

Теперь очевидно, что коммунисты не использовали свой исторический шанс и подаренное им историей время для обеспечения себе прочного перевеса сил. Создав в «третьем», бывшем колониальном мире резерв своего экстенсивного роста, рынок сбыта и сырьевую базу, капитализм вывернулся на несколько десятилетий из уготованного для него исторического капкана, а сейчас перешел в мощное контрнаступление, присоединяя к этим резерву, рынку и базе расчлененный предателями Советский Союз. Очевидно, Сталин не ответствен за недальновидность и переход на сторону противника своих последующих преемников. Но и он мог бы быть прозорливее, особенно в отношении пущенных в оборот товарно-денежно-стоимостных категорий и оценки роли научно-технического прогресса с точки зрения зрелости и жизнестойкости социалистического общества.

Сталин сделал ошибку, «отменив» свой тезис «об относительной стабильности рынков в период общего кризиса капитализма, высказанный до Второй мировой войны», и тезис Ленина 1916 года о том, что, несмотря на свое загнивание, «в целом капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растет…» (Полн. собр. соч. Т. 27. С. 422). Капитализм 50—60-х годов сумел стабилизировать свои рынки за счет практики неэквивалентного обмена с поставленными в положение вечно догоняющих развивающимися странами. Продемонстрировал он и необычную в прежние времена способность к быстрому росту, добиваясь бытового обуржуазивания трудящегося населения и отсасывая свое основное противоречие «труд — капитал» в сферу межгосударственных отношений со странами «третьего мира».

В споре с Л. Ярошенко, предлагавшим поставить в центр политической экономии не производственные отношения, а разработку и развитие научной теории организации производительных сил, теории планирования народного хозяйства и др., Сталин вновь уточнил свое понимание предмета этой науки. «Предметом политической экономии являются, — по его словам, — производственные, экономические отношения людей. Сюда относятся: а) формы собственности на средства производства; б) вытекающие из этого положения различных социальных групп в производстве и их взаимоотношения, или, как говорит Маркс: «взаимный обмен деятельностью»; в) всецело зависимые от них формы распределения продуктов».

Как видим, Сталин развил здесь свою точку зрения 1941 года, но сомкнуться с Энгельсом не смог или не захотел. Кстати, Л. Ярошенко, судя по его последующим поступкам и высказываниям, так и не понял, в чем он прав и в чем не прав, в чем прав и в чем не прав его верховный оппонент. Оба они держались за одну и гу же материю, но видели и толковали ее каждый по-своему однобоко. Отталкиваясь от состояния и уровня производительных сил, они должны были; по всей логике марксизма, выстроить иерархию: а) технико-технологические отношения (сфера непосредственного труда); б) организационно-технические отношения (сфера координации и субординации в производственном процессе, управления производством); в) производственно-экономические отношения (в широком смысле сфера распределения произведенных материальных и духовных благ). Как следует из изложенного, Л. Ярошенко абсолютизировал сферу «б». Сталин большее значение придавал сфере «в», хотя и не упускал полностью и сферу «б» (взаимный обмен деятельностью). Но ни