один из них не представлял производственные отношения в их необходимой полноте, что свидетельствовало об отнюдь не обидной и не уничижительной исторической ограниченности (очевидно, неодинаковой) обоих.

«Проблемы рациональной организации производительных сил, планирования народного хозяйства и т. п. являются не предметом политической экономии, а предметом хозяйственной политики руководящих органов, — писал Сталин. — Это две различные области, которых нельзя смешивать. Тов. Ярошенко спутал эти различные вещи и попал впросак. Политическая экономия изучает законы развития производственных отношений людей. Хозяйственная политика делает из этого практические выводы, конкретизирует их и строит на этом свою повседневную работу. Загружать политическую экономию вопросами хозяйственной политики — значит загубить ее, как науку».

На первый взгляд кажется, что в этом рассуждении действует знаменитая сталинская логика. Однако, присмотревшись, видишь, что как раз с логикой тут слабовато. Сталин фактически выводит хозяйственную политику из поля зрения науки, создавая формальную возможность для первой выродиться в произвол хозяйственника, для второй — выродиться в имитацию бурной деятельности «академиков». К чему это способно привести, показала «перестройка».

Таковы, по-моему, наиболее спорные моменты «Экономических проблем…», в то время как в целом работа, без сомнения, сохраняет всю свою ценность. Не случайно многие ее неосновательные критики уже покинули марксистский лагерь. Об одном оппоненте Сталина, Л. Ярошенко, я уже писал. Но были и другие, в том числе А. Санина и В. Венжер. Они прославились своим оригинальным предложением о передаче техники МТС колхозам, которое в 1958 году было реализовано по настоянию Н. Хрущева.

Сталин выступал в 1952 году против этого предложения. Он резонно указывал на колоссальные расходы по производству и обновлению сельскохозяйственных машин, которые окупаются лишь за 6–8 лет и которые в состоянии взять на себя только государство. «Что значит после всего этого требовать продажи МТС в собственность колхозам? — спрашивал Сталин. — Это значит вогнать в большие убытки и разорить колхозы, подорвать механизацию сельского хозяйства, снизить темпы колхозного производства». Сталин указывал, что исключительное положение колхозов в качестве собственников основных орудий производства, каковыми не являлись в стране даже национализированные предприятия, «могло бы лишь отдалить колхозную собственность от общенародной собственности и привело бы не к приближению к коммунизму, а наоборот, к удалению от него», что в этом же направлении действовало бы и связанное с указанной мерой расширение за счет средств производства, выносимых на рынок, сферы товарного обращения. И хотя уже в начале «перестройки» «Московские новости» дали об А. Венжере победный репортаж (№ 40. 04.10.87. С. 9), прав оказался все же Сталин.

Люди старшего поколения наверняка помнят, что после великих ристаний на самых разнообразных поприщах, среди которых любимым было все же аграрно-кукурузное, Н. Хрущев вдруг оборотился в несколько неожиданную сторону — показал «кузькину мать» литераторам и людям искусства. Ходил даже анекдот. Встречаются колхозник с художником. «Как живешь?» — спрашивает колхозник. «Хорошо живу», — отвечает художник. «Ну да, — с завистью говорит колхозник, — в искусстве-то он разбирается…»

В конце 80-х — начале 90-х годов черниченко-стреляная публицистика буквально исходила стенаниями по поводу разорения Сталиным крепкого хозяина, якобы уничтожения коллективизацией целого класса тружеников-земледельцев, кормивших страну. Пока еще, слава богу, этот класс публицистику читает мало, а крепко держится за проклятые пахарями по асфальту, все еще кормящие народ колхозы и совхозы. Не будь их, до чего бы довела Россию рекомендуемая этими демагогами фермеризация страны?

Между тем почему-то в тени остается главный дезорганизатор социалистического сельского хозяйства — «наш Никита Сергеевич». Не преувеличиваю ли я? Что имею в виду?

Беру только то, что, так сказать, валяется на поверхности, то, что доступно без предварительного глубокого исследования.

Хрущевым по советскому аграрному сектору, только начавшему подниматься после страшной военной травмы, было нанесено по меньшей мере три мощных удара:

1. Упомянутая уже реализация идеи А. Саниной и В. Венжера о продаже колхозам техники МТС. Это быстро привело к разукомплектации набиравших силу сельских индустриальных центров, к отливу из села квалифицированных рабочих и инженеров и к резкому ухудшению хранения и ухода за машинами и оборудованием, к накапливанию вместо них зачастую всего лишь ржавого металлолома. Н. Хрущев, при всех его благих намерениях, добился, во-первых, относительного деобобществления средств производства в сельском хозяйстве, чувствительно оторвав его от общенародной промышленности, во-вторых, вызвал стремительную деградацию его производи тельных сил. Беда состоит в том, что и в послехрущевское время эту ошибку не стали исправлять, довольствуясь ссылками на причины наших неудач времен Очакова и покоренья Крыма…

2. Погром травопольной системы земледелия, разработанной академиком В. Вильямсом и выручавшей наших аграриев в самые трудные времена, некомпетентное вторжение в применявшуюся десятилетиями технологию аграрного производства без тщательной проработки эффективной альтернативы.

3. Гонение на личные подсобные хозяйства, отрицательно повлиявшее как на благосостояние колхозников и работников совхозов, так и на выращивание их молодой смены.

«Ответ А. Саниной и В. Венжеру оказался последней прижизненной публикацией Сталина, что придает ей особую окраску», — писал в «Московских новостях» Д. Гай. Но не в смысле широты «орбиты Венжера» (там же), которую пытался изобразить автор, а в смысле отличия социально-экономической дальновидности от самодовольной близорукости. В большинстве случаев на стороне Сталина первая, уделом его критиков остается вторая.

29. Напутствие идущим вслед. Речь на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 года. Заголовок составителя.

В обществе всегда существовал и, вероятно, сохранится исключительный интерес к последнему слову ушедших из жизни выдающихся деятелей. Не случайны многочисленные поиски их завещаний, домыслы по этому поводу и порою продолжительные и ожесточенные споры вокруг них. Достаточно напомнить об истории «завещания» Ленина, чтобы представить себе, как это может происходить.

Мне ничего не известно по поводу завещания Сталина. Во-первых, если хотя бы немного прочувствовать его характер, вряд ли что-либо подобное могло существовать. Во-вторых, все, что считал необходимым, он высказал. Именно этим примечательно его выступление на XIX съезде.

Фактически вся эта речь обращена к зарубежным гостям — представителям международного коммунистического и рабочего движения. Она начинается с благодарности за прибытие на съезд и неизмеримо более широко за поддержку партии советских коммунистов, которой выпала честь с октября 1917 гола выступать в качестве «Ударной бригады» мирового революционного процесса.

«Конечно, очень трудно было выполнять эту почетную роль, пока «Ударная бригада» была одна-единственная и пока приходилось ей выполнять эту передовую роль почти в одиночестве, — говорит Сталин. — Но это было. Теперь — совсем другое дело. Теперь, когда от Китая и Кореи до Чехословакии появились новые «Ударные бригады» в лице народно-демократических стран, — теперь нашей партии легче стало бороться, да и работа пошла веселее».

Понятно, почему тем коммунистическим, демократическим и рабоче-крестьянским партиям, которые еще не пришли к власти, труднее