То, что поведал Калибан Аннабель О'Доннел, осталось неизвестным прессе.

Повторив рассказ Калибана, Аннабель добавила, что он признался в убийстве Лукаса Шапиро, совершенном в состоянии параноидального бреда, однако оружие, из которого застрелили Шапиро, так и не было найдено. Бролен «предусмотрительно» убил Мердока из принадлежащей Аннабель «беретты». Женщина лгала убедительно, представляя себе Бролена и его хладнокровие; ей казалось, что он незримо вдохновляет ее. Потом она призналась ему в этом.

Помимо обнаруженных в доме Боба Ферзяка членов семьи Спрингс, у Калибана нашли еще трех детей; самая младшая из них, Карли, не произнесла ни слова, даже когда ее родители навестили девочку в больнице. Рейчел Фаулет на «скорой» отправили в госпиталь — она потеряла много крови. Девушка спаслась только потому, что хотела выжить.

Брэтт Кахилл имел право на две недели отпуска, которые он использовал, чтобы восстановиться и главным образом помочь жене ухаживать за их новорожденным ребенком. Он так и не решил, правильно ли поступил, сохранив в тайне рождение сына, — Кахилл не хотел мешать следствию самим этим фактом; вымотанный арестом Роберта Ферзяка, он понял: ему нужно отдохнуть. Он навестил Аннабель в больнице, признался, что стал отцом, — и это помогает ему забыть, как дурной сон, всю недавнюю мрачную историю.

Что касается Аннабель, то ее прооперировали, поставили нос на место и после нескольких часов, проведенных в кабинете зубного хирурга, отпустили домой. Основные травмы оказались внутри, а не снаружи.

Смерть напарника и друга, Джека Тэйера, заставила ее страдать сильнее, чем все раны, вместе взятые.

После исчезновения супруга уход Джека показался Аннабель последней вспышкой лампы маяка, гаснущей с первыми лучами рассвета. Обрекая горизонт на молчаливый пустынный сумрак.

Было утро четверга.

Необычный свет, проникавший сквозь огромные стеклянные панели, заливал здание аэропорта «Ла Гуардиа».

Сапфир рычал в контейнере, который должны были вот-вот погрузить в самолет. Бролен наклонился и, продев руку сквозь прутья, погладил собаку:

— Все будет хорошо, вот увидишь.

Стоя позади частного детектива, Аннабель спросила тихо:

— А ты? С тобой все будет в порядке?

Бролен выпрямился и повернулся к ней. Он излучал волнующую искренность. Испытав что-то вроде озарения, Аннабель в одно мгновение вновь пережила те удивительные события, которые случились, когда он был рядом, когда снег, превращаясь в капли воды, с невероятным изяществом стекал по его лицу, а ветер на улицах как будто обходил его стороной. В глубине души Аннабель знала, что все это — только призрачные видения, и все-таки иногда ей вдруг казалось, что она замечает тот же увлеченный блеск и в глазах других людей.

Кожей она почувствовала его мягкий, успокаивающий взгляд. Нет, она не хотела этого, она представляла себе это иначе. Близость, но братская, позволившая ей однажды спокойно заснуть у него на руках. Он молчал, и она взяла его ладонь в свою:

— Я никогда не смогу по-настоящему отблагодарить тебя, я обязана тебе жизнью.

— Я обязан тебе свободой.

Вдруг ощутив неожиданный прилив грусти, она покачала головой.

Сзади лента потащила контейнер с Сапфиром; собака, тявкая, рвалась к новому хозяину. Они медленно направились к выходу на посадку.

— Ты не думал устроиться в Нью-Йорке? — спросила Аннабель. — Здесь у тебя не было бы недостатка в работе.

— Здесь мне не было бы хорошо. Этот город мне не подходит, — признался Бролен.

Аннабель нежно вздохнула:

— А есть где-нибудь город, который тебе подходит?

Бролен поднял голову и посмотрел куда-то в глубь терминала:

— Не знаю… Во всяком случае, не этот.

Нью-Йорк постоянно бурлит, современность соединяется в нем с прошлым, Нью-Йорк — город вертикальный, он вибрирует и растет. Он призывает действовать, это — предельно мобильный мир крайностей. И нет, конечно, ни одного другого места в мире с такой же плотностью населения, где ощущаешь себя столь одиноким и столь живым. Столь смертным. Внутри этого города нет ничего определенного, ни в чем не можешь быть уверен. Он высасывает всю энергию, и каждое утро получает невинные души. Он — наркотик, который одним дарует озарение, другим — пустой блеск. Нью-Йорк состоит из никчемных стекляшек и высших достижений. Там каждый находит то, что приносит с собой.

Перед ними мальчик лет десяти мучил вопросами мать, интересуясь всем подряд. Раздраженная его любопытством, она сунула ему «Gameboy», чтобы он замолчал. Ощутив растущую внутри горечь, Аннабель прикусила губу.

— Думаю, я поняла, что ты хотел сказать там, на причале, по поводу Калибана — что он был платой за наши излишества, — призналась женщина, глядя на замолчавшего мальчика.

— Он был всего лишь стечением обстоятельств. Звеном в цепи. Кто будет следующим?..

Взгляд частного детектива стал печальным.

Они подошли к выходу на посадку, теперь их разделяла нарисованная на полу белая черта.

— Надеюсь, ты когда-нибудь окажешься в Нью-Йорке проездом… Дай мне знать.

Она не хотела дружить по переписке и общаться на расстоянии, по телефону. Она знала, что им обоим одинаково нравится видеть близкого человека, чувствовать его тепло. Самым сильным и самым понятным для них было обоюдное молчание. Молчание, при котором обо всем говорят взгляды, улыбки подбадривают, а склоненная на плечо голова способна поведать больше, чем длинный монолог. Их одиночества неловко соприкоснулись, и тени за их спинами, тоже взявшись за руки, затанцевали на полу.

Бролен сунул пальцы в карман и вытащил оттуда пвен, подаренный ему Мае Заппе.

— Возьми — вернешь ожерелье бабушке и поблагодаришь ее от моего имени.

— Думаю, она хотела бы, чтобы оно осталось у тебя.

Но даже в улыбке Бролена Аннабель не заметила настоящей радости.

— Я возвращаюсь домой, там мне не придется опасаться умных людей, — произнес он тихо.

Деревянные бусины постукивали в ладони Аннабель.

— Я счастлив, что встретил тебя, — сказал он. — Может быть, когда-нибудь, но уже при других обстоятельствах, мы вновь пойдем пить пиво под луной на пляже…

— Я бы этого очень хотела.

Он нежно, по-дружески, коснулся ее плеча. Аннабель опустила глаза.

Когда она вновь подняла голову, Бролена рядом не было.

Она спросила себя, не об этом ли мечтала — о столь необычном общении, столь пьянящей атмосфере? В конце концов, он прав — там, у себя, ему не придется бояться умных людей. Страх присущ живым. А призраки лишь смеются друг над другом.

Джошуа Бролен облокотился на пластиковый поручень; он стоял над огромным пространством зала, где, неотрывно глядя на табло, сотни пассажиров ожидали вылета.