Однажды утром, когда он пытался подняться с постели, ему показалось, что у него не двигаются ноги. Как во сне, когда пытаешься от чего-то убежать, а сам не двигаешься с места. Он снова сходил к врачу, тот поставил диагноз – дыхательная проблема из-за аллергической реакции. Но на что аллергия? У Пеллегрини в жизни не было аллергий. Врач предположил, что иногда аллергию, сдерживаемую защитными механизмами организма, может пробудить стресс. Затем вопрос: вы в последнее время не испытывали стресс?

– Стресс? Я?

Каждый день три месяца кряду Пеллегрини еле волочился в офис, таращился на одни и те же фотографии и читал одни и те же внутренние отчеты. И каждый день не менялось ничего. Каждый второй день он бродил по улицам Резервуар-Хилла, проверял подвал пустого дома либо кузов брошенной машины или пикапа в поисках недостающего места убийства. Заново изучил каждого значительного подозреваемого, опросил друзей, родственников и случайных знакомых Рыбника; и Рональда Картера, пытавшегося обвинить Рыбника; и Эндрю, парковавшегося на задворках и признавшегося, что выходил на улицу в ночь, когда там оставили тело. Работал и по свежим зацепкам, проверял то сексуального преступника, севшего за изнасилование ребенка в округе Балтимор, то педофила, который игрался с собой перед начальной школой. Отправлял их на полиграф в казармах полиции штата в Пайксвилле, где каждая проверка потенциального подозреваемого, казалось, напускала еще больше тумана. А когда ничего не помогло, он спустился в трасологическую лабораторию собачиться с ван Гелдером, старшим аналитиком. Так что там с черными пятнами на штанах девочки? Гудрон? Дорожный деготь? Можно хоть чуть-чуть сузить круг?

В то же время Пеллегрини пытался не выбиться из ротации, ездить на перепадавшие вызовы и не терять интерес к дешевым огнестрелам и бытовой поножовщине. Однажды, допрашивая свидетеля по крайне маловажному акту насилия, он поймал себя на мысли, что у него нет сил даже на самые обязательные вопросы. Стало страшно. На тот момент он проработал в отделе убийств меньше двух лет – и уже так нешуточно выгорел. Колодец вычерпан до дна, пришлось признать Пеллегрини. Ничего не осталось.

В начале июня он взял больничный на две с лишним недели, пытаясь вернуть в себе то, что когда-то и привело его в убойный. Спал, ел и играл с малышом. Потом еще спал. Не ездил в центр, не звонил в офис и по большей части старался не думать о маленьких мертвых девочках.

И когда новости о совпадении отпечатков ложатся на стол Гэри Д’Аддарио, Том Пеллегрини все еще на больничном, и лейтенант решает – скорее из гуманистических, чем тактических соображений, – не вызывать его на службу. Другим детективам кажется сначала печальным, потом – немного ироничным, что старшего следователя нет, когда они налетают роем на жизнь Кевина Лоуренса, узнавая все, что можно, об этом нуле без палочки, вдруг свалившемся им манной небесной. В этом году Пеллегрини больше любого другого в отделе заслужил капельку надежды, и его отсутствие очень заметно, когда Дональд Кинкейд и Говард Корбин начинают отслеживать передвижения нового подозреваемого и искать его связи с какими-нибудь друзьями или родными в округе Резервуар-Хилла. Все в смене говорят себе и друг другу, что Пеллегрини должен присутствовать, когда они пробивают Лоуренса по базе NCIC, когда ищут в городской базе данных уголовное прошлое – которого не существует, но они чувствуют, что где-то оно быть должно, под другим именем или кличкой. Пеллегрини должен присутствовать, когда они беседуют с родными и друзьями Лоуренса. В первые часы после совпадения отпечатков они говорят себе, что Пеллегрини заслуживает присутствовать в тот праведный момент, когда это поганое дело наконец раскроется.

Но поручают следствие Кинкейду и Корбину: Кинкейду – потому что он приехал на дневную смену раньше всех и попался Д’Аддарио под руку, когда ему только пришел отчет с «Принтрака»; Корбину, одному из динозавров на этаже детективов, – потому что теперь и он стал одержим убийством Латонии Уоллес.

Стареющий щербатый тип, Корбин – результат двадцати лет в убойном и еще пятнадцати – в департаменте. Ему уже перевалило за шестьдесят пять, а также за момент, когда большинство копов обоснованно задумывается о пенсии, но по-прежнему отказывается пропускать и день работы. Ветеран, наверное, трех сотен мест преступлений, Корбин – живой осколок истории. Детективы постарше еще помнят времена, когда Корбин и Фьюри Казенс, двое из первых черных новобранцев в отделе убийств, знали всех и вся в Балтиморе и могли применить эти знания к любому делу. Тогда город был меньше, сплоченнее и почти весь принадлежал Корбину. Если стрелок отзывался на кличку Мак, Корбин спрашивал, это вы про восточного Мака или про западного Мака, или у нас речь про Большого Мака Ричардсона, или, может, про Ипподромного Мака, что на севере Авеню. Причем ответ не так уж важен, потому что у Корбина имелись два-три адреса каждого. В свое время он был действительно хорош.

Но двадцать лет преобразили и город, и Корбина, выпихнув его в подразделение по профессиональным преступникам на другом конце шестого этажа: на самом деле все последние годы он воевал с этим решением, пытаясь доказать начальству, что возраст и диабет нисколько его не замедлили. Бился он благородно, но смотреть на это было больно. И в глазах любого детектива помоложе Корбин стал живым напоминанием о той цене, которую придется заплатить, если отдаешь департаменту полиции слишком много себя. Он до сих пор приходит ни свет ни заря, до сих пор заполняет ежедневные отчеты, до сих пор ведет дело-другое, но, если говорить прямо, подразделение по профессиональным преступникам – бумажное, всего-то пол-офиса и горстка людей. И Корбин это знает, и никогда этого не скрывает. Для него убойный навсегда останется землей обетованной, и дело Латонии Уоллес – его шанс на Исход.

После месяца расследования Корбин спросил полковника Лэнэма, можно ли ему взглянуть на материалы, и полковник не смог придумать повод для отказа, хотя и он, и все вокруг отчетливо видели мотив. Но какая разница? Лэнэм решил, что дать перечитать дело матерому детективу не помешает. Никогда не знаешь, что заметит незамыленный глаз. А если по иронии судьбы Корбин действительно раскроет дело, то, может, он имеет полное право вернуться в другой конец коридора.

К беспокойству Пеллегрини, после одобрения запроса Корбин немедленно переехал в допофис и апроприировал папку Латонии Уоллес. За ним последовала метель из бумажек, потому что он ежедневно документировал свою деятельность в длинных печатных текстах о любых зацепках. Скоро Пеллегрини запутался в материалах просто из-за объема – на его