Госпожа Бэрн подошла к пленникам очень близко, Глинский даже глаза прикрыл от давно забытых женских запахов.

— Мальчики! Скажите правду! Вы хотите менять своё духовное решение и жить в Америке? На свободе! Это трудно, но можно!

«Браво! Какой тонкий режиссерский ход! Как неожиданно и оригинально! Эфрос с Любимовым отдыхают! Эх, „актуальная“ ты моя… „Вы болван, Штюбинг!“[115]Значит, всё же за свободу агитируем… Но зачем? Зачем мы вам нужны?»

Первым на неожиданное предложение среагировал армянин Маркарян:

— А что для этого надо?

Блондинка мило улыбнулась и даже чуть подалась грудью вперёд. Не до положения «стоя раком», но… прогиб спины обозначила явственно.

— Надо писать апелляцию миграционная служба Соединенных Штатов, Вошингтон, Ди-Си.[116]

— Что такое «ди-си»? — переспросил Глинский.

— Дистрикт от Коламбии… Неважно, — с лёгким раздражением ответила госпожа Бэрн и добавила уже для всех:

— Надо только писать, что живёте сейчас в Афганистане — там вы служили для Красной армии. Это будет быстро и комфортно. Я даю написать форму апелляции…

Тут уже все, даже Каримов, который ничего не слушал, а лишь пытался заглянуть гостье под юбку, проявили живой интерес.

Борис напрягся.

«Что же делать? Политическое убежище в Штатах — следовательно, отказ от советского гражданства… Значит, уже не шурави… Кстати. И не пленные… Или как? Как быть? Может, эта сука — действительно спасение для ребят? А как же тогда задание?»

Окончательно понять игру «правозащитницы» Глинскому помог очень вовремя прозвучавший вопрос Вали Каххарова:

— А на чём писать-то?

И вот тут сексапильная блондинка Люда лоханулась — может, слишком много сил потратила на эротический прогиб в спине? Кто знает… Но «подскользнулась» она глупо, мелко… Впрочем, «подскальзываются», как правило, на мелочах…

— Писать нужно на этих письмах. На стороне спины.

Она ещё не успела до конца договорить фразу, а Бориса аж дрожь пробрала — он догадался о смысле затеянной игры: «Ах ты гнида недотраханная! Нет у ребят никаких шансов! Не пойдут никуда твои „апелляции со стороны спины“. И письма тоже никуда не пойдут, потому что одно автоматически исключает другое. Ну, сука… На бумаге сэкономить решила… Нет, скорее, просто поторопилась… Не захотела выбегать за Абу-Саидом… Мы ж ей наверняка противны со своими взглядами и запахами… Мы достали её… Вот она и захотела всё как можно быстрее закончить… А торопиться не надо, милая… Поспешишь — людей насмешишь… Слышь, сволочь, людей, а не таких тварей, как ты… заботливая ты наша… Если бы вы нас на самом деле решили забрать, то вы бы нас готовили к „свободному миру“. Вы бы с нами хороводы хороводили, про классную страну Америку рассказывали… „Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски…“ Откуда это? Из „Двенадцати стульев“ или из „Золотого телёнка“? Не помню… Не важно. Важно то, что вы бы старались, чтобы мы позабыли, как трупы за ноги из крепости вытаскивали. Вы бы приодели бы нас, как людей, подкормили… А тут у половины зубов-то не осталось… И на бумаге бы вы не экономили, дорогая ты наша „правозащитница“! И потом, если их… то есть нас… вывезти в Штаты — как объяснить, откуда мы взялись? Нет, коллега… Если у вас и есть какой-то замысел, то отнюдь не гуманитарный, а какой-то… иезуитский, с дальним расчётом. Вряд ли эту красотку „выпнули“ сюда для оценки степени бесперспективности здешнего „человеческого материала“. Это и так ясно из донесений американских советников. Скорее всего, они засуетились из-за предстоящего „высокого советского визита“ в Пакистан.

Вдруг кто-то из бывших здешних курсантов попал бы в советский плен и там „колонулся“, что видел в Зингали пленных шурави? Может пойти шорох… А на этот шорох — раз, и вот вам документы: это были не пленные, это были перебежчики, они действительно в Зангали находились, отдыхали, приводили себя в порядок в „мусульманской обители“ после „кошмаров колониальной войны“. А в „свободный мир“ они попросились ещё раньше, в Афганистане… Разве истинные правоверные могли им отказать в приюте? Сам уважаемый Раббани предложил им погостить в Зангали, пока не поступит разрешение на выезд в западную страну. Вот копии заявлений и разрешений. Хотите — проверяйте. Ах, где сейчас эти перебежчики? Своё местопребывание они не раскрывают. Да. Боятся, что КГБ будет мстить им и их семьям, ну вы же понимаете… Поэтому они предпочитают считаться без вести пропавшими… Неужели не понятно?»

Понятно-понятно… теперь как раз всё понятно. Жопы себе захотели прикрыть нашими заявлениями, суки… Хер тебе на воротник, Людочка! Твою жопу не прикрывать, её трахать надо… Прям в очко… Как там «Иван Грозный» приговаривал: «В туза!»

Как ни зол, как ни напряжён был Борис, а мысли инстинктивно всё же сворачивали на сексуальную дорожку. Инстинкты — они инстинкты и есть, даже в таких диких условиях и в такой, мягко говоря, напряженной ситуации. Все эти мысли с невероятной скоростью промелькнули в мозгу Глинского, и он грубовато сказал американке:

— Не-не… Погоди-ка… А как же письма? Не может быть, чтобы с одной стороны — домой, а с другой — в Америку… Не-е. Я так не согласный…

Все, кроме Маркаряна, поддержали Мастери недовольным гомоном.

Госпожа Бэрн, уже поняв, что сморозила глупость, отскочила к парте и подняла руку, пытаясь всех успокоить:

— Будьте спокойно! Будьте спокойно! Нет ваш статус громко апеллировать!

Кажется, что-то дошло и до Васи Пилипенко, по крайней мере, в его вопросе почудилось Борису даже нечто похожее на иронию:

— А какой у нас статус?

«Правозащитница», всё больше и больше утрачивая контроль над ситуацией, аж вспотела.

— Ну, мне дали брифинг, что вы… как это?.. приёмные люди.

— Ага, — без улыбки кивнул Глинский. — Так и есть. Приёмыши-заморыши. Подкидыши-найдёныши.

Тут уж даже Маркарян от смешка не удержался, а Вася Пилипенко, откровенно усмехаясь американке в лицо, сказал, как выплюнул:

— Ну вы, тётя, блядь, даёте… Вы глаза-то откройте. Приёмные люди… Вы к кому пришли? Пленные мы, чё тут комедию ломать…

Госпожа Бэрн, как ошпаренная, выскочила из палатки, должно быть, побежала жаловаться своим соотечественникам. Наверное, на невоспитанность «воспитанников».

Через пару минут в шатёр ворвался Азизулла, злой как чёрт, и сразу же принялся всех без разбору лупить своим стеком. Впрочем, лютовал «рояль-пердун» (так его уже давно окрестил Борис) недолго — злость сорвал, а дальше уже более спокойно вытолкал из палатки всех, кроме Маркаряна. Остальных отогнали к крепостной стене. Оттуда пленники видели, как «правозащитница» вернулась в шатёр. Не выходила она из палатки долго, минут сорок.