Всё это время Абдулрахман, косясь на присевшего неподалеку у стены Азизуллу, пытался распропагандировать узников:

— Не-не, мужики, тут херня какая-то. Ежели домой — то домой, это — одна песня… А при чем тут Америка? Это ж совсем другая… Мы ж советские люди… У нас родители есть… Сами ведь писали… Ждут ведь нас…

Пленные слушали его и словно просыпались постепенно. В их глазах стало появляться что-то живое, человеческое… Даже Азизулла, видимо, что-то почувствовал, потому что внезапно вскочил, подбежал, замахнулся стеком и заорал:

— Всем молчать!

И звонко пукнул в подтверждение своей крутости и брутальности.

И ведь вот какой гадёныш — мало того что пукнул, так ещё и начал пристально в лица пленников всматриваться, ища хотя бы намёк на насмешливую улыбку.

Ситуацию несколько разрядила вышедшая из шатра госпожа Бэрн. В руках она победно несла заполненный Маркаряном листок:

— Остальные мальчики! Смотри здесь, это надо. Чтобы быстро писать. Ашот — умный мальчик, он уже сделал…

Драгоценный листок американка из рук не выпустила. Она вытянула руки с бумажкой вперёд и словно превратилась в живой «боевой листок». Пленные, чтобы разобрать каракули Маркаряна, вынуждены были сгрудиться совсем тесно. Текст просто потрясал своей лаконичной убедительностью: «В миграционную службу С.Ш.А. От военнослужащий Армии Советского Союза в Афганистане рядовой Маркарян Ашота. Просьба. Прошу предоставить политическое убежище в Соединенных Штатах Америки. Я ушел в горы, в Афганистан. Потому что не хочу окулировать афганский народ, который меня заставляет советский режим и командиры войск С.С.С.Р. Я предпочитаю радоваться свободе. Чем претерпеть коммунистическое тиранство. С.С.С.Р. посылает из-за этого в тюрьму ГУЛАГ. Передаю эту просьбу через дружественный коммуникатор».

Далее следовала подпись — «Аса…» — зачёркнуто и чуть ниже выведено: «Маркарян Ашот». И добавлено: «водитель все категории».

Блондинка Людмила с заметным раздражением ждала, пока пленные дочитают этот «крик души» до конца. Потом сделала морду полюбезнее и пригласила в шатер Васю Пилипенко, назвав его «шановным паном». Он вышел обратно буквально через пару минут, ничего не сказал, но незаметно подмигнул Борису. Потом вызвали Карима. Его обрабатывали минут двадцать, но с тем же результатом. За ним настала очередь Вали Каххарова. Минут через десять он молча вышел, прямо взглянул Глинскому в глаза и еле заметно покачал головой. А вот самого Абдулрахмана в палатку даже не пригласили. Видимо, «тетя Люда» на него сильно обиделась.

Ашота-Асадуллу, как именинника, отделили от остальных и отдали ему фундук и изюм. «Водитель все категории» прикончил обе пиалы секунд за двадцать…

А госпожа Бэрн ещё долго разговаривала с американскими советниками и майором Каратуллой. К крепостным воротам она пошла быстрой, какой-то дёрганой походкой, со злыми глазами. Глинский проводил ее фигуру тяжёлым, недобрым взглядом: «Давай-давай… шевели жопой, милая… и помни, что слово „сосать“ по-русски пишется с мягким знаком на конце… Четыре — один, милая… С вот таким вот счётом ты эту партию просрала со всеми твоими „апелляциями“».

Разумеется, после этой истории Борис понимал, что его «акции» в глазах лагерного начальства упали ещё ниже. Ему оставалось только надеяться на то, что он успеет дотянуть до начала финальной стадии операции «Виола». Но с каждым днём эта надежда таяла. Азизулла смотрел зверем и, наверное, давно бы шлёпнул Мастери, если б не его золотые руки и неиссякаемый поток заявок на ремонт раздолбанных машин. Глинский это понимал и старался изо всех сил, просто настоящие чудеса творил…

Между тем в лагере и в крепости воцарилась какая-то странная, нервозная обстановка, «духи» будто ждали чего-то. К американским советникам всё время кто-то приезжал, да и сами они зачастили в крепость. Абу-Саид — так тот вообще чуть ли не каждый день захаживал, а иногда и не один раз… Хоть как-то понять, что происходит, помогли новенькие, пленные афганцы Аман и Рашид, те самые, которые ходили вместе с Глинским и Сироткиным к луже — бочки от дерьма отмывать. Оказалось, что эти двое — ребята совсем даже не простые…

Аман был джэктураном, то есть старшим капитаном в бабраковской армии, командовал ротой, но в партию не вступил. Между прочим, он состоял в близком родстве с влиятельным среди пуштунов-баракзаев бандглаварём Нурсаидом Пирузи.[117]Аман был единственным пленным офицером-афганцем, не учившимся в Советском Союзе. По-русски он, тем не менее, кое-что понимал. Его разоружили и привели в банду его же подчиненные унтер-офицеры, представители его же родного племени. Они сначала зарезали замполита-таджика, подловившего их на наркотрафике, ну а потом уж и деваться некуда было. Около месяца Амана прикармливали-переубеждали и даже всем объявили, что он сам привёл к «братьям» целый отряд. Но старший капитан всё же не согласился повернуть автомат против своих. Тогда его перевели в Зангали. Правда, всё равно его прессовали не так, как других пленных, — на него всё ещё имелись кое-какие виды, ему всё ещё предлагали набрать отряд из курсантов-баракзаев. Аман делал вид, что колеблется… Кстати, когда-то он служил в том же полку, что и Азизулла. Но начальника лагерной охраны он откровенно презирал, а тот вроде как слегка побаивался этого весьма независимого джэктурана…

Второй, Рашид, был ещё более экзотичным персонажем. Его полное имя понимающему человеку говорило о многом: Рашид Абд-аль-Кабир аль-Кундузи. Рашид, хоть и жил в Афганистане, принадлежал к самому знатному арабскому роду города Кундуза и даже являлся дальним потомком не кого-нибудь, а самого пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует… Рашид закончил ташкентский университет, вернулся домой и работал инженером в дорожном управлении. В партию не вступал и политики сторонился. Моджахеды захватили его прямо дома, а соседям доходчиво разъяснили, что он сам «по зову сердца и крови» перешёл на сторону «сражающихся братьев». Моджахеды хотели сделать его руководителем всех арабских отрядов Северного Афганистана. Но Рашид не согласился, несмотря на то что его домочадцы стали двойными заложниками — и моджахедов, и кабульской власти. Уламывали его долго, но не сломали. Рашид помнил, что он ведь Аль-Кундузи… Честь сохранил, но оказался в Зангали.

Так вот, эти новенькие пробыли в крепости недолго, но успели узнать много интересного. Аман, общаясь с курсантами-баракзаями, которыми ему предлагали покомандовать, выяснил, что через пару недель всех их отправят в Афганистан. А пленных, тех, кто покрепче, якобы решили передать в банды в качестве тягловой силы и на обмен-продажу. Ну а доходяг — тех просто кончат, не нести же их на носилках…

А Рашиду удалось подслушать разговор двух прибывших в лагерь арабов — их вроде как советниками назначили. Эти арабы Рашида за своего не признали, поэтому говорили в полный голос, не стесняясь. Известное дело, арабы только себя настоящими мусульманами считают, а все остальные — это так… Второго сорта люди, не понимающие благородную арабскую речь, стало быть, не способные в полной мере ощутить благодать, заключенную в сурах священного Корана… Спесь многих подводила…