Отныне граница проходила именно по ней. Шведы приняли условия России и обещали объявить наследником трона ставленника Елизаветы Петровны — епископа Любского Адольфа-Фридриха.

7-го августа мир был подписан в Або, 15-го ратифицирован Королем в Стокгольме, 19-го в Петербурге Русской Императрицей. Конец войне!

За шведскую кампанию Императрица Елизавета Петровна наградила каждого офицера одной третью жалования, но потом, вследствие ходатайства генерала Кейта, назначила еще по годовому окладу. Кейт и для адъютанта своего Веселовского патент майорский выхлопотал.

Начинались празднества в Петербурге.

«Всему Синоду, Сенату, коллегиям, также генералитету и прочим всем обоих полов знатным и ко двору въезд имеющим персонам, а также чужестранным министрам, пристойным образом объявлено, чтоб каждый, 15-го числа (сентября), по данному выстрелом из Санкт-Петербургской крепости из двадцати одной пушки сигналу собирались в церковь Пресвятой Богородицы, называемой Казанской… Все те три дня, то есть 15, 16 и 18 чисел (ибо 17-е оставлено для отдохновения), при всех церквях был колокольный звон… а по ночам… зажжена была преизрядная иллюминация»

(«Санкт-Петербургские Ведомости» за 1743 г. № 66. С. 545–547).

Оставалась Дания. Вопрос-то с наследником боком вышел. По договору с Россией мирному один признавался — Адольф-Фридрих, а риксдаг шведский тремя сословиями — крестьян, духовенства и мещан — другого, датского требовал.

Наследник, договором мирным означенный, прибыл в Стокгольм 25-го сентября. Из столицы прямиком в Сканию, где корпус семитысячный стоял, вторжения датского ожидая. Сил собственных у шведов явно не хватало да и не доверяли им после несчастной войны в Финляндии. К новым союзникам обратились, врагам вчерашним.

Кейт приказ Царский получил выйти с флотом галерным немедля. Десять пехотных полков ему выделялось. Лучшей кандидатуры, чем генерал-шотландец, и не подобрать было. По всем статьям годился. И для войны, и для мореходства, и для дел партикулярных. Императрица сама сказала о том Кейту, ленту кавалерскую Святого Андрея Первозванного жалуя:

— Ты уж, Яков Иванович, расстарайся там. Все сродственнику нашему Адольфу-Фридриху помощь будет. Дисциплину воинскую ты дюже блюдешь, с местным населением тож ладишь. Заодно посланником нашим тебя назначаем. Побудешь там покудова и генералом, и дипломатом. Знаю, справишься. Целуй. — Руку царственную протянула.

Легко взлетел генерал на мостик капитанский. Огляделся. Вокруг тридцать галер мирно качались. Матросы с парусами упражнялись, пехота по лавкам гребным расселась. Ждали. Кейт шляпу скинул, вздохнул грудью полной.

— Ну, с Богом! — перекрестился истово.

— Весла… на воду! — скомандовал.

— Пошли!

Вздрогнули воды балтийские тяжелые от единого удара тысяч лопастей. Двинулись, рябь свинцовую форштевнями рассекая, галеры русские. По борту правому потянулись берега финские, шхерами изрезанные, — пустынные, то песчаные, но боле каменистые, лесами густыми в море упиравшиеся.

24-го августа русский галерный флот под общим начальством генерала Кейта вышел с Березовых островов, под Выборгом. На борту были полки пехотные: Апшеронский, Ростовский, Черниговский, Азовский, Низовской, Казанский, Кексгольский, Тобольский, Пермский и сводный гренадерский, из десяти рот состоящий, взятых от разных полков. Всего 11 000 человек.

Дыханье хриплое, стонущее вырывалось из груди гребцов. Иные и море-то впервые увидели. Моряки лишь парус брали в рифы, а на веслах трудилась пехота. Тяжкое это дело — грести денно и нощно весла пудовые ворочая, из ясеня рубленные. То погружать, то вытягивать на себя в ртути вод морских. Ткнешься носом в днище поспать часок-другой, как сверху сапогом пихают:

— Слышь, Федька, вставай! Весло по тебе плачет.

Здесь, на галерах, еще до выхода в море, вновь Манштейн встретился. Обнялись, как водится. Опальный полковник выглядел невесело, хоть и хорохорился.

— Ничего, Алеша, все переменчиво в жизни. Помнишь, говаривал тебе как-то? У вас в России, сам знаешь, от сумы да от тюрьмы.

— Ваша правда, господин полковник, — кивнул грустно. — До сумы не дошло, а вот в остроге побывать довелось.

— Господи, а что за напасть-то случилась опять с тобой?

Рукой махнул Веселовский. Не стал рассказывать.

— Обошлось. Благодаря начальнику нашему генералу Кейту. Даже чин майорский пожаловали.

— Весело жить в России! — мечтательно произнес Манштейн. — То поднимут человека, то харкнут прямо в лицо.

— А вас-то за что полка Астраханского лишили?

— За адъютантство, вестимо. У фельдмаршала Миниха, ныне опального и ссыльного. К четвертованию его сначала приговорили. Вместе с лисой венской — Остерманом. Но Императрица наша обещала при вступлении на престол боле смертных приговоров не апробовать. Вот всех и сослали. Миниха в тот самый острог в Пелым, что он сам для герцога Бирона прорисовывал и строил. Эх, судьба русская, куда вывернет… и не знаешь заранее. Теперь местами поменялись. Одного на свободу, другого на его место.

— Рази адъютантство преступление есть? — размышлял Веселовский.

— Тут смотря у кого! Вот и ты, Алеша, в адъютантах Кейта ходишь, а ведомо тебе, что интриги дворцовые и вокруг него вьются?

— Господи, так ведь он у двора-то и не появляется. Все с армией, все воюет да солдатством занимается. Никаких политик!

— А армия это и есть наиглавнейший инструмент политик разных. Кто, как не полки наши славные штыками своими вершат политику. И России, и Европы всей. Кто верховодит воинством, кто любим солдатами, тот и опасен интриганам придворным. Армию как дышло пользуют. Кто развернуть сможет, тот и на коне окажется. При дворе шушукаются о романе его каком-то. Предмет любви генерала нашего не иначе как герцогиней Финляндской называют. То прицел дальний!

— Чушь собачья все это! — возмутился Алексей. — Да и неженатый он был. Что ж всю жизнь бобылем ходить? Кому дело до того?

— Есть кому, Веселовский. Там, — пальцем наверх показал, — до всего дело есть.

— Да-а, — головой покачал сокрушенно. — Ну, а чем опала ваша закончилась?

— Сибири избежал к счастью, хоть и мерещился гарнизон дальний. В углу медвежьем. Связи при дворе остались кой-какие. Поначалу отпуск выхлопотали, а потом и полк гарнизонный дали. Но не в Сибири, а в Лифляндии. От отца неподалеку. Ныне с полком сборным гренадерским приказано плыть с вами. Но думаю, что все едино плохо завершится служба моя.

— Что так?

— Конъюнктуры, Алеша. Они каналы темные жизни дворцовой. Врагов у меня много. Гнев их от Миниха нашего сиятельного на меня теперь лег. Не успокоятся, пока не добьют. Зло на Руси долго за пазухой камнем держат. Вот опосля похода нашего абшида просить буду. Ну, а ты? Не надумал? В темнице-то сидючи? Мало тебе опять досталось? А то давай вместе. Пока не поздно. Примут ведь нас с объятьями распростертыми, — намекая на разговор тот давний, предвоенный.