Посерьезнел Веселовский. Глянул в глаза прямо, ответил твердо:

— Не возможно сие.

Понял все Манштейн, рукой махнул обреченно:

— Так что свидимся еще, раз плывем вместе. Прощай пока, майор.

Манштейн легко перепрыгнул на галеру соседнюю, бортом рядом стоявшую. К гренадерам своим пошел.

Как назло, весь путь ветра дули противные. Тяжело шли. На веслах одних, почитай. Спины солдатские полуголые, загаром не тронутые, и вовсе побелели. От пота, от соли выступившей. Матросы, на голландский манер одетые, в штанах до колена, в чулках синих, в шляпах на горшок высокий похожих, пытались ветер заловить в парусину, да без толку. Как совсем невмоготу становилось идти супротив ветра, аль штормило сильно, к берегам причаливали. Пехота на сушу сходила, там и ночевали. Тут же печи мастерили. Хлебушек печь перво-наперво. Токмо не в земле, как ранее, а из валунов неотесанных складывали. На долгие времена финнам памятниками остались эти «русские печи» и «русские ямы». Так и шли изо дня в день на одних, почитай, веслах до Гельсингфорса. Многое претерпели за три недели плавания сего.

Офицеры морские отговаривали Кейта путь продолжать.

— Зимовать надобно здесь, — одни советовали.

— Нет возможности плавать в столь позднюю пору, — заявляли другие.

— Никогда флот галерный позднее начала сентября в кампаниях не участвовал, — утверждали третьи.

Генерал выслушивал возражения. Предлагал:

— А вы потрудитесь мне письменно сие изложить.

И в карман засовывал донесения, не читая даже.

В Гельсингфорсе к эскадре галерной два прама бомбардирских присоединились — «Элефант» лейтенанта Прончищева и «Морской бык» лейтенанта Спешнева. Оба — 36-пушечные.

Пяток дней постояли галеры, течи в бортах, волнами разбитых, исправили, законопатили и вновь с мостика прозвучал голос знакомый:

— Весла… на воду! Пошли, братцы! Дирекция на Швецию.

С барабана, стоящего перед Кейтом, ветер злой сорвал карту и унес ее в небо — к большим и черным тучам, от Гангута несущимся. Генерал уселся на барабан опустевший, вперед по курсу уставился. Порывы бриза морского трепали парик, давно непудренный. Веселовский рядом застыл, по палубе ноги широко расставив. Привык уже майор драгунский к службе флотской.

От Выборга до Гельсингфорса дойти — это даже не полдела. Так, четвертинка! А вот далее, в шторма-то осенние, Гангут обогнуть да Ботнический залив пересечь! По силам ли?

Никто б не справился. Кроме Кейта. Выстояли галеры русские. В бури, в ветра противные, в холода. Круто шторма на Балтике заваривались. Галеры к берегу прижимались, от ветра прячась. Да рвало их с якорей. По нескольку дней било флотилию волнами, как свинец, тяжелыми. Иных и на берег выкидывало. Прам один чуть не потонул чрез течи многие. Оставить пришлось его на берегу финском.

Токмо ветер поменялся, тут же рванулись через залив Ботнический.

— Грести чаще, — скомандовал Кейт, ветер перекричав.

Весла взрывали воды мутные, над гребцами гудела раздутая шквалами парусина, рвались галеры к берегу шведскому. Все вытерпели, но дошли!

23-го октября экспедиция прибыла в гавань Фармунда.

И не встречал никто воинство русское. Редкие жители лишь на берег вышли, смотрели испуганно.

— В Стокгольм поедешь, Алексей Иванович, — приказал Кейт. — Мундир достань парадный, никак Россию да Императрицу представляем нашу. Королю да Принцу наследному доложишься: «Войско российское прибыло. На квартиры вставать надобно». Пусть укажут. Вернешься, тогда и я ко двору шведскому поеду.

Лошадей на станции почтовой прикупили. Так верхом, в мундире новом адъютантском цвета красного поехал Веселовский в Стокгольм. Дорогой поразился, что так внимательно смотрели на него путники встречные. Оглядывались. Перешептывались. Рукой показывали.

В Стокгольме, при дворе Королевском, ему объяснил гофмаршал Тессин:

— Мундир ваш, господин майор, на датский больно смахивает. Цветом схожи. Поменяли б. А то настроения в столице разные. Есть сторонники датчан, но и противников немало. Неровен час, оскорбить могут.

Король с Принцем наследным Адольфом-Фриндрихом благосклонно встретили. Объяснялись на немецком. Передали, что ждут войска русские. Квартиры для постоя определены. В столице лишь полк гренадерский разместится, остальные в городах Норкспинг, Пюкспинг, Седернспинг и Вестервик.

Вернулся назад Веселовский в сопровождении квартирмейстеров шведских. Полки отдохнули от перехода морского. Посвежевшими выглядели. Расходились по городам назначенным весело, несмотря на непогоду осеннюю. После хляби да качки морской по земле твердой шагали радостно. Соскучившись. Барабаны били, шаг пружиня. Песенники заливались соловьями. Жители местные, испуг преодолев первый, изумлялись усачам веселым. Руками махали приветливо, видя порядок строгий, шаг чеканный. Поняли — то не враг, а друг пришел в гости. От штыков наточенных, колыхавшихся мерно, не опасностью веяло, а защитой надежной.

Гренадеры с генералом Кейтом в Стокгольм вошли. Выстроились пред дворцом Королевским шеренгами литыми, со знаменами распущенными. Напротив полка лейб-гвардейского. Гренадеры бравые ружьями артикул отбили четко. Лейб-гвардейцы тем же ответили. Застыли друг против друга враги бывшие. Барабаны загрохотали грозно и торжественно. Джеймс Кейт шпагой блеснул. Замер. Король вышел навстречу русским, принял доклад генеральский.

Прошли потом гренадеры маршем церемониальным. Поразили Короля выправкой и шагом твердым, молодецким. Фредерик был искренен:

— Я очень доволен, что прежде смерти имею счастье видеть перед собой войска столь могущественной и славной Императрицы.

Так и началась служба корпуса русского в землях шведских. Кейту пришлось окунуться с головой в кипение страстей политических. Пока французский посланник в Петербурге Шетарди был еще в фаворе у Императрицы, не раз присылал он именем ее циркуляры да инструкции разные, как надлежит вести себя при дворе Королевском. Не поймешь, кто ведает кухней дипломатической в Отечестве. Французы, что ль?

— Одни сомнения вечные, Веселовский, — жаловался Кейт доверительно адъютанту. — По коим указам жить нам здесь надлежит? Коллегии Иностранной иль Шетардиевого составления. Опять, вона, пишет. Про сентименты нашей Императрицы.

Но на то они и каналы темные в делах политических, дабы не дремал противник. Маркиз да ла Шетарди дипломат был искусный, и в каналах тех тайных как рыба в воде себя чувствовал. Да не все просчитал. Гордыня помешала. Возомнил француз о талантах своих, вознесся ан и не заметил сеть, расставленную канцлером Бестужевым. Да не тем, что в Стокгольме посланником был, не Михаилом. Братом его родным. Алексеем Петровичем. Ух, и хитер был! При Анне Иоанновне в Копенгагене сиживал. По казни Волынского, Бироном был вызван из Дании. В кабинет-министры определен. Давно знакомы были Бестужев с герцогом Курляндским. С молодости. Всех пересидел изворотливый. И Анну Иоанновну, и фаворита ее, и племянницу-Правительницу. А взошла на престол российский Елизавета — и он тут как тут. Незаменимый. Шетарди ловкого отстранил, письма перехватив, где бахвалился француз положением своим высоким. Дескать, он лишь все решает при дворе русском. Письма те Императрицей читаны были.