— Ребенок в Инетис начал шевелиться, — говорит Цилиолис, и я проглатываю свою тоску и слушаю его так внимательно, как только могу. — Чувствует она себя теперь лучше, но Мланкин запретил пускать к ней посторонних. Ты знаешь обычай.

Я киваю. С первым шевелением ребенка беременная становится особенно подверженной магии и воздействию чар, ведь они могут быть наложены уже не на нее, а на плод ее чрева. Издревле с первого шевеления из покоев беременной женщины удаляли всех мужчин. Оставались лишь женщины-травницы и те, кто будет принимать роды. Я слышала, что в прошлую беременность Инетис правитель не был так щепетилен. О том, что син-фира Асморанты присутствовала на каждой казни, устроенной ее мужем, знала вся Цветущая долина. Но теперь традиция играла правителю только на руку. Беременность Инетис не была обычной, и лишнее внимание могло навредить не только ей, но и всей Асморанте. Владетелю Цветущей долины было выгодно запереть Инетис в ее покоях, пока она не родит. Он наверняка боялся разговоров о магии, которые неизбежно пойдут, когда живот Инетис начнет расти на глазах.

Но тридцать дней? Дети не начинают шевелиться через тридцать дней после зачатия. Пусть даже и носить ей беременность до конца Холодов, это еще слишком рано.

— Ты пойдешь со мной в дом правителя? — спрашивает Цилиолис. — Я больше не могу быть с ней, но кто-то из нас должен. Инетис напугана до полусмерти этой беременностью, но рассказывать о ней кому-то еще значит подвергать опасности не только себя.

Я кусаю губы. Она не звала меня все эти дни, но теперь нуждается во мне. И в глубине души я рада, что все оборачивается именно так.

— Пойду, — говорю я.

— Хорошо, тогда идем. Я вернусь и поговорю с Нарунтой после того, как отведу тебя.

— Сейчас? — спрашиваю я. — Но я не могу, у меня работа… и одежда на мне чужая.

Цилиолис смотрит на меня, и его блестящие глаза кажутся в темноте черными.

— Инетис боится оставаться одна, Унна. Она говорит, что что-то слышит в тишине. Пожалуйста, пойдем сейчас.

И у меня не остается выбора.

Мы пробираемся через двор почти украдкой. Стража вокруг дома правителя пропускает меня и Цилиолиса — теперь без вопросов, и по темному коридору мы спешим в сонную Инетис. Я вижу у входа двух солдат. Свет в плошке на стене пляшет и тускнеет при нашем приближении, когда солдаты скрещивают друсы.

— Куда направляетесь?

— Пропусти их! — доносится изнутри голос Инетис. Воин колеблется, но потом убирает друс. Второй следует его примеру.

Мы оказываемся в сонной правительницы Асморанты, и я не сразу понимаю, на кого смотрю.

От прежней Инетис не осталось и следа. Спутанные волосы уже давно не расчесывались, корс висит на худом теле. Она кажется старой — намного старше, чем Нарунта, почти как старуха-халумни. И только глаза остались теми же, и на вскинутой руке ярким светом светится колесо Энефрет. Я смотрю на ее живот, и мне кажется, я вижу, как он натягивает ткань корса, хотя этого не может быть. Прошло всего тридцать дней.

— Ты привел ее! — говорит Инетис, и я слышу в ее голосе такую радость, что мне становится не по себе. Она быстрым шагом подходит к окну и опускает шкуру. Пламя в плошке на камне колышется, когда она оборачивается и смотрит на брата. — А теперь уходи, Цили. Ты же знаешь, тебе нельзя сюда. Унна теперь будет со мной. Она останется здесь.

Цилиолис подходит к ней, чтобы обнять, потом отпускает и смотрит на меня. В его глазах я вижу что-то новое, что-то жесткое, как кончик друса, уставившийся мне в сердце. Он начинает говорить, и каждое слово камнем падает мне на сердце.

— Ты будешь с ней неотлучно, Унна, — говорит он. — Я буду навещать тебя каждый день, пока Инетис не родит. Рассказывай мне все. Все, что увидишь или услышишь, или почувствуешь. Ты понимаешь меня?

— Да, — говорю я.

Он уходит, почти сбегает из сонной, и мы с Инетис остаемся одни. Она стоит на месте и словно думает, что сказать, но вдруг вздрагивает и спешит к постели. Забирается в кровать, поджимает ноги и смотрит на меня глазами, в которых полыхает страх.

— Ты останешься спать со мной, — говорит она. — Я боюсь темноты. В ней что-то есть.

Я еще не пришла в себя, но неожиданная мысль пронзает меня, и я не могу удержаться. Неужели правительница Асморанты повредилась рассудком? Инетис кажется почти безумной в этот миг, когда смотрит прямо на меня, но в то же время словно в никуда.

— Я что-то слышу, когда остаюсь одна, — говорит она. Вздрагивает снова. — От тебя пахнет. Тебе нужно помыться, прежде чем ты ляжешь спать.

— Я ухаживаю за телятами, — говорю я.

— Скажи воинам, чтобы принесли воду, — говорит Инетис. — Ты помоешься здесь.

Я топчусь на месте.

— Унна! — окликает она, но я не могу заставить себя. Я никогда в жизни никем не командовала.

Инетис сползает с постели и подходит к шкуре. Она чуть приподнимает ее, чтобы снаружи было слышно, и наклоняется.

— Принесите воду. Попросите кого-то из девушек принести смену одежды для моей повитухи: корс, рубушу, сокрис, — повелевает она. — Да побыстрее. И пусть захватят скатку с постелью. Она будет спать здесь.

Я жду, что воины ей возразят, но за шкурой тишина. Я слышу топот ног — один из воинов, по-видимому, отправился исполнять приказ, второй остался на страже.

— Они принесут, — говорит Инетис, опустив шкуру и возвращаясь в постель. Она выглядит спокойнее. Взяв гребешок, начинает расчесывать волосы, но, сделав два или три движения, откладывает гребень в сторону. — Ты голодна?

— Нет, я вечерничала с девушками, — отвечаю я. Я не двигаюсь с места, так и стою в ожидании. Мне не хочется оставаться с Инетис на ночь, здесь, в этой сонной, мне тоже становится неспокойно. Это знакомое мне ощущение, но природу его я уловить не могу. Похоже на ощущение чужой магии… как будто кто-то оставил в этих стенах заговоренную вещь или свой зуб тсыя. Не опасность, а просто присутствие, но оно мне не нравится.

— Серпетис прислал вчера вести из Шинироса, — говорит Инетис, накинув одеяло на ноги. — Становится холоднее, скоро на реке станет лед. Завтра к ним отправляется тысяча воинов. С ними пойдут травники, и травница Мланкина тоже. Взяли лучших из тех, кто умеет лечить без магии. Я не думаю, что они обернутся до конца Холодов, так что ты будешь моей повитухой, Унна. Больше некому. Ты сможешь принять роды?

— Нет, — говорю я, но Инетис это не удивляет.

— Разве ты никогда не видела, как рожают? — спрашивает она, закутываясь в одеяло.

— Видела… — я отвожу взгляд, когда Инетис рассеянно запускает руку в спутанные волосы и начинает скрести голову. — Но тогда со мной была магия. Я чувствовала воду и кровь. Я могла направить их.

Это были роды моей матери, и мне было тринадцать. За черьский круг до того, как меня забрал к себе Мастер. Это были мои первые и последние роды, и моя магия тогда мне не очень помогла.