Клара попыталась вырваться, но тщетно.

Нож двигался быстро и нанес удар.

Но не по Кларе. Не по Гамашу.

Питер, выдернувший Клару из опасной зоны, получил удар в грудь.

Гамаш пригвоздил Мэсси к стене, выбил нож из его руки и ударил с такой силой, что тот потерял сознание.

Арман быстро повернулся. Клара стояла на коленях рядом с Питером и прижимала руки к его груди. Гамаш сорвал с себя куртку, свернул ее, прижал к ране.

Бовуар пробежал последние несколько шагов. Молча оценил обстановку, развернулся и помчался назад по холму, туда, где можно найти помощь.

– Питер, Питер! – вскрикнула Клара.

Ее окровавленные руки нашли его пальцы и ухватили их, пока Гамаш пытался остановить кровотечение.

Питер смотрел широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Губы его стремительно бледнели. Как и лицо.

– Питер, – прошептала Клара, глядя ему в глаза.

– Клара, – выдохнул он. – Прости…

– Ш-ш. Ш-ш. Сейчас придет доктор.

– Я хотел вернуться домой, – сказал он, сжимая ее руки. – Я написал…

– Ш-ш, – проговорила она и увидела, как задрожали его веки.

Она низко наклонилась, лицом к лицу, и зашептала ему на ухо, глядя в глаза:

– Ты на вершине холма в Трех Соснах. Ты видишь наш луг? Чувствуешь запах леса? Травы?

Он чуть кивнул, и взгляд его смягчился.

– Вот ты идешь вниз по склону. Видишь Рут. И Розу.

– Роза, – прошептал Питер. – Она вернулась?

– Она вернулась домой, к Рут. И ты вернулся домой. Ко мне. Вон Оливье и Габри машут тебе из бистро. Но пока не ходи туда, Питер. Видишь наш дом?

Взгляд Питера был устремлен куда-то вдаль. Паника ушла из его глаз.

– Пойдем по тропинке, Питер. В наш сад. Сядь рядом со мной в кресло. Я налила тебе пива. Я держу тебя за руку. Ты вдыхаешь запах роз. И лилий.

– Клара, – тихо произнес Гамаш.

– Ты видишь лес, слышишь, как журчит наша речушка Белла-Белла, – сказала Клара срывающимся голосом.

Она прижалась теплым лицом к его холодной щеке и прошептала:

– Ты дома.

Питера Морроу хоронили в Трех Соснах. В часовне Святого Томаса собрались друзья, члены семьи – пели, рыдали, скорбели, отпевали.

Клара хотела произнести надгробную речь, но не смогла. Слова комком застряли у нее в горле. И тогда речь произнесла Мирна, держа Клару за руку.

После этого они снова пели. А потом пронесли прах Питера по деревне, посыпая землю там и тут. У реки, у бистро, под тремя огромными соснами.

Остатки разбросали в саду Питера и Клары. Чтобы Питер расцветал каждую весну в розах, лилиях и лаванде. И в старой корявой сирени.

На похоронах присутствовал Марсель Шартран. Он стоял сзади. Но уехал до начала приема.

– Долго добираться до дома, – объяснил он Гамашу, когда тот спросил, почему он уезжает так рано.

– Может быть, и нет, – сказал Арман.

Он стоял с Жаном Ги и Анри, а Рейн-Мари и Анни были по другую сторону часовни, рядом с Кларой.

– Возвращайтесь через год-другой, – посоветовал Гамаш. – Будет приятно вас увидеть.

Шартран покачал головой:

– Нет, не думаю. Со мной связаны плохие воспоминания.

– Клара никогда не забудет, – проговорил Гамаш. – В этом можно не сомневаться. Но исцелиться от страданий по потерянной любви можно только любовью. – Он посмотрел на Анри.

Шартран почесал пса за ухом и слабо улыбнулся:

– Вы романтик, месье.

– Я реалист. Клара Морроу не может провести всю жизнь в горести.

Когда Марсель уехал, Арман подошел к Рут, которая держала Розу и смотрела на чашу с пуншем.

– Не отваживаюсь попробовать, – сказала она. – Вдруг он без градусов.

– «Noli timere», – напомнил ей Гамаш, а когда она улыбнулась, спросил: – Вы знали?

– О профессоре Мэсси? Нет. Если бы знала, то не смолчала бы.

– Но вы боялись его, – сказал Гамаш. – Вы увидели в нем что-то такое, что вас испугало. Вот почему вы так мило вели себя с ним. Жан Ги это почувствовал. Мы все решили, что он вам просто понравился, но Жан Ги предположил, что вы, вероятно, сразу же его возненавидели.

– Я его не возненавидела, – возразила Рут. – И вообще, как ты можешь доверять мнению трезвого человека?

– Однако Жан Ги оказался прав, верно? Может, вы его и не возненавидели, но страх присутствовал. Иначе откуда взялось «noli timere»? «Не бойся»?

– Пустой холст на мольберте – самое печальное, что я видела в жизни, – сказала Рут. – Художник, который потерял путь. Это чувство нарастает. Гнетет. Вот Бовуар, – она показала уткой в другой угол, где Жан Ги и Анни разговаривали с Мирной, – он олух царя небесного. А ты? – Она посмотрела на Гамаша оценивающим взглядом. – Ты идиот. А эта парочка? – Она посмотрела на Оливье и Габри, которые ставили еду на длинный стол. – Они просто клоуны.

Она снова посмотрела на Гамаша.

– Но вы все что-то собой представляете. А профессор Мэсси был ничто. Пустышка. Как его холст. Я ужаснулась, поняв это. – Она помолчала, вспоминая. – Что случилось с той картиной? Единственной, что осталась от профессора Нормана?

– С той, что вы видели в мастерской Мэсси? Это хорошая картина?

– Великая, – сказала Рут. – Истинная поэзия.

– Ее не смогли очистить от асбеста и уничтожили.

Рут опустила голову, потом снова подняла. Вздернула подбородок, посмотрела перед собой проницательным взглядом. Потом слегка поклонилась и похромала прочь. Встала рядом с Кларой.

«Noli timere», – подумал Гамаш, глядя на двух женщин. И Розу.

На следующее утро Арман сидел на скамье над деревней. Оливье и Габри помахали ему от бистро. Он махнул им в ответ.

Он смотрел на сосны, чуть покачивавшиеся на легком ветерке, и вдыхал терпкий запах леса, роз, лилий и крепкого кофе в кружке рядом с ним.

Гамаш откинул назад голову, почувствовал солнце на лице.

Рядом с ним спал Анри, держа мячик в пасти, из которой свешивался язык.

Пес чуть посапывал.

В руках Арман держал книгу с закладкой.

Клара подсела к нему на скамью. Они молча посидели бок о бок. Потом Клара откинулась назад, прикоснувшись спиной к словам, которые кто-то недавно вырезал на скамье. Над строкой «Удивленные радостью» значилось: «Храбрый человек в храброй стране».

Клара посмотрела на горы, на мир, раскинувшийся за ними. А потом ее взгляд, как всегда, вернулся к тихой деревеньке в долине.