У Екатерины было другое мнение о следствии. Она написала Панину благодарственное письмо: «Никита Иванович! Не могу я довольно Вас благодарить за разумные и усердные ко мне и Отечеству меры, которые вы приняли по шлюссельбургской истории… и много-много благодарю вас за меры, которые вы приняли и к которым, конечно, нечего больше прибавить…» Вероятно, ей также хотелось побыстрее закончить дело.

Черкасова заставили извиниться перед собранием!

Торопливое расследование и поспешный приговор, видимо, соответствовали желанию Императрицы…

Мирович ехал на казнь, как пишут очевидцы, «со странно спокойным, даже довольным лицом». Был ли Мирович спокоен потому, что знал: на эшафоте помилуют – ведь при Елизавете и Петре Третьем смертных казней не было, или имелась совсем другая причина, по которой он также знал, что никакой казни не будет?

Впрочем, и народ ждал помилования – Мирович пострадал за помощь невинной душе, «несчастному Иванушке».

Казнь описал современник, наш великий поэт Державин. «Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не обыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия Государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились».

Мировича обезглавили.

Убийцы Иоанна Антоновича – капитан Данила Власьев и поручик Лука Чекин – на следствии вели себя крайне немногословно. Не упоминали о секретной инструкции, сказали лишь, что «исполнили долг». За исполнение долга Власьев и Чекин получили по 7 тысяч рублей и были тотчас отставлены от службы… с сохранением жалованья! Оба отправились жить в провинцию. Оба дали подписку «под страхом лишения чести и живота… жить всегда в отдалении от великих и многолюдных компаний, обоим вместе нигде в компаниях не быть… в столичные города без крайней нужды не ездить, и если придется ехать, то не вместе, и об известном событии никогда не говорить».

Как писала Екатерина, убитого Императора Иоанна Антоновича захоронили тайно в Шлиссельбургской крепости, но…

В день его убийства принц Брауншвейгский и дети продолжали жить в Холмогорах под строжайшей охраной…

Уже в наши дни в Холмогорах у самой церкви нашли удивительное захоронение. Это был гроб с телом молодого человека, умершего от множества травм: тупая травма головы, перелом в основании черепа, колотые ранения… Видимо, он упорно боролся за жизнь, когда последовал последний удар – шпагой. Этот удар в сердце был нанесен сзади…

Возможно, это и есть тело Императора Иоанна, как полагают некоторые исследователи. Как очутился в Холмогорах труп несчастного Императора – можно только догадываться.

После гибели Иоанна просвещенная Императрица Екатерина могла быть милостивой. Она приказала отправить отцу тело умершего сына. Одновременно отправила известное письмо, в котором предложила принцу Брауншвейгскому свободу. Правда, его малолетних сыновей, родственников Романовых по матери, выпустить побоялась. Она так объяснила: «…детей его для… государственных резонов, которые он по благоразумию своему понимать сам может, до тех пор освободить не можем, пока дела наши государственные не укрепятся… И ежели он, принц, пожелает быть свободен один… мы детей его в призрении своем до времени оставим… и, как скоро повод к свободе их усмотрим, выпустим и к нему пришлем…»

Но принц «быть свободен один» отказался. Он похоронил несчастного сына у церкви и продолжал мучительную жизнь с детьми в Холмогорах, теперь около могилы сына-Императора.

Генералиссимус русской армии принц Брауншвейгский пережил и свою мучительницу Елизавету, и жену Анну Леопольдовну, и страдальца сына-Императора. Он умер только в 1774 году, ему было 60 лет. После смерти принца и его сыновей оставшиеся дочери стали безопасны для укрепившейся на престоле Екатерины.

И «пощадливая» (как она себя сама назвала) Императрица смогла, наконец, смилостивиться, как и подобает просвещенной правительнице. Она предложила несчастным уехать из России к их тетке, королеве Дании. Казимир Валишевский приводит ответ одной из дочерей, рожденной уже в неволе: «Мы долго и страстно жаждали свободы; но на что она нам нужна теперь? Мы не умеем жить среди людей. Пусть императрица соблаговолит лишь разрешить нам гулять по лугам. Мы слышали, что на них растут цветы… Нам прислали из Петербурга одежду, корсеты, наколки. Мы не знаем, что с ними делать. Если императрице угодно, чтобы мы их носили, мы искренно просим ее прислать нам кого-нибудь, кто бы научил нас, как с ними обращаться… Еще одно: во дворе построили баню, рядом с нашими комнатами; дом деревянный и мы боимся сгореть; нельзя ли нас избавить от этого соседства».

Но друг свободы Екатерина все-таки настояла. Она отправила их к тетке в Данию и исправно выплачивала им пенсию. В Дании и поныне сохранились их могилы…

Итак, уже в начале шестидесятых свергнутые Императоры благополучно упокоились в могилах. Но Европа негодовала. «…Император, которого заставляют умереть от колики, и принц, рожденный на престоле и погибающий в заточении, вот зрелище, возмутительное само по себе, потому что оно оскорбляет человечество…» – написал Руссо.

Но ей было тогда не до Европы. Тотчас после переворота возникла тень из прошлого – прежний любовник граф Понятовский. Узнав о победе любимой, он начал забрасывать Екатерину письмами. Он собрался приехать! Она умоляла его оставаться в Польше, объясняя всю шаткость ее нынешнего положения: «Убедительно прошу вас не спешить приездом сюда, потому что ваше присутствие при настоящих обстоятельствах было бы опасно для вас и очень вредно для меня… Всю жизнь я буду только стремиться быть вам полезной и уважать и вас, и вашу семью; но теперь здесь все полно опасности, чревато последствиями. Я не спала три ночи и ела только два раза за четыре дня. Прощайте; будьте здоровы».

Этот поляк ей был совсем не нужен, у нее – другой мужчина.

Но Понятовский продолжал настаивать, а она продолжала его умолять. 2 августа 1762 года писала: «Все умы еще в брожении. Я вас прошу воздержаться от поездки сюда, из страха усилить его».

Но главное – она довольно ясно намекнула ему о Григории Орлове: «…Его страсть ко мне… всем известна». Написала и о значении для нее семьи Орловых: «Это – люди необычайно решительные и, служа в гвардии, очень любимые большинством солдат. Я очень многим обязана этим людям; весь Петербург тому свидетель… Орловы блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью в больших и мелких подробностях… У них много здравого смысла, благородного мужества. Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди, страстно привязанные ко мне…»

Яснее не скажешь: место в ее сердце занято, приезжать ему бессмысленно. Но Понятовский отказывался понимать. Он жаждал ее, предлагал приехать тайно. Он верил, что воскресит прошлое. Глупец забыл главное правило любви. «Но для женщины прошлого нет: разлюбила – и стал ей чужой».