— Так чего они хотят?

— Чтобы твои люди избавили их от банды Ордаша.

— Ордаша? Слышал. Но я не могу сражаться против всех сразу, Газда. Для одних националисты — освободители, для других — бандиты. Разбирайтесь тут без меня.

— Мы здесь проездом, Газда, — добавил Власевич. — К тому же безбилетники.

— Отряд Ордаша — страшнее любой банды, — спокойно объяснил Газда. — Оуновцы сражаются, чтобы Украина стала независимой от москаля и коммуняк. Москали сражаются, чтобы Украина вечно оставалась под Россией и при коммунистах. А ордашевцы — энкавэдисты, которые выдают себя за оуновцев. Все свое варварство они творят, как подлые иуды.

— Так они действительно энкавэдисты? — сразу же изменил тон Курбатов. — Потому и зверствуют?

— Чтобы народ потом оуновцев проклинал. Хотя они тоже не ангелы, у них своих грехов — страшных да неискупимых…

— С этого нужно было начинать, Газда, — проворчал Курбатов. — Подъем! — скомандовал он своим легионерам. — Я-то считал, что свой последний бой на Украине мы дали три дня назад. Однако Богу или дьяволу было угодно, чтобы мы здесь немного задержались.

К дому горец не подошел. Предусмотрительно остался у скалы, нависающей над тропой, словно последний страж.

— Газда уже сказал тебе все, что ты должен знать. — Гонец деревенской общины оказался человеком лет шестидесяти, почти карликового роста; белые штаны его были пошиты из грубого домотканого полотна, гимнастерка явно принадлежала когда-то испанцу или итальянцу, а ботинки оставались откровенно немецкими. — Считайте, что мне нечего добавить, пан полковник. — Подполковника Газда в нем так и не признал, поэтому гонец тоже называл полковником.

— Когда и где он может появиться, этот ваш Ордаш?

— Не знаю. Вроде бы сегодня его люди должны быть.

— «Вроде бы». С чем же тогда пришел? Прикажешь гоняться за ними по лесам?..

— Спасения просим.

Курбатов задумчиво осмотрел открывавшийся у скалы вид — с двумя деревенскими усадьбами и полусгоревшей деревянной церквушкой, и ему показалось, что когда-то давно, еще, возможно, в детстве он бывал здесь. Или, может, только грезил подобными пейзажами, передавшимися ему от памяти предков. Эдакий ностальгический сон души…

— Там, за поворотом реки, довольно большая площадь, на которой остались древние руины…

— Княжеская башня, — подтвердил гонец. — Дозор там когда-то был, охранял границу Галицийского княжества.

— Мне сказали, что до войны на этой площади собиралось ваше вече. А по вечерам молодежь устраивала танцы и гадания…

— Велишь собрать на ней стариков на совет и ждать энкавэдэш-ников? — начал улавливать его замысел гонец.

— Не более трех человек. Еще один пусть ожидает ордашевцев на окраине деревни и сообщит, что старики собрались, чтобы по старинной традиции передать им выкуп.

— Выкуп?!

— Ну, дескать, чтобы ордашевцы не нападали больше на село.

Гонец стоял, упершись обеими руками и подбородком в довольно увесистую палицу, и молчал.

— Но такого в окрестных селах еще не случалось. Никто никому, ни германцам, ни красным, ни ордашам, выкупа не предлагал.

— Тем более это заинтригует ордашей. Возрождение традиции древних баталий.

Еще минут двадцать они в деталях обсуждали эту странную операцию, пока наконец старик не согласился с замыслом командира диверсантов и, как мог, поспешил в деревню.

— А если ордаши не придут на вечевой майдан, а вновь нападут на село? — спросил он,*уже немного отойдя.

— Не думаю. Слишком необычное предложение. Вы лучше отправьте кого-нибудь из своих к Сотнику. Пусть срочно выделит троих-четверых своих бревичков. Но чтобы не из местных. И пусть обязательно оденет их в красноармейские гимнастерки.

— Красноармейские?

— Мы-то в каких?

— То есть выдавать себя будете?.. Ясно. А если вдруг у Сотника не окажется гимнастерок?

— Не может быть. После недавней операции как минимум пять комплектов формы у него осталось.

— Разве что…

Ордаш привел с собой семерых своих головорезов. Откормленные, холеные, они совершенно не были похожи на прокуренных лесными кострами, изможденных оуновцев, чьи посеревшие от длительного сидения по схоронам и землянкам лица сразу же выдавали в них лесовиков.

— Чем обрадуете, старики? — нагловато поинтересовался командир лжеоуновцев. Он предстал перед крестьянами, держа на плече ручной пулемет «дегтярь» и с открытой пистолетной кобурой. — Продались москалям, теперь хотите откупиться?

— Никому мы не продавались, — степенно ответил тот самый старик-гном, что вел утром переговоры с Курбатовым и которого в деревне все называли Австрияком. — Но откупиться хотим. Три раза твои хлопцы на село наскакивали. Двоих наших повесили. Василину, вдову мельника, изнасиловали, затем одели на голову ведро и колотили по нему, пока та не сошла с ума.

— Будто не помнишь, что муж и сын ее с красными ушли, — самодовольно осклабился Ордаш. Приземистый, толстогубый, с тяжелым взглядом черных глаз, он вводил в ужас окрестных крестьян своим тупым упрямством и дикой, не поддающейся логике и оправданию жестокостью. Ордаш с одинаковым наслаждением казнил и тех, чьи мужья были в армии, и тех, чьи сыновья скрывались в лесах.

— Муж ее давно погиб на фронте. А сын — с лесовиками, ты это прекрасно знаешь, — твердо ответил Австрияк. — Тогда за что ж ты ее? А Федора Дарчука утопил. Почти мальчишку. Они что, тоже с москалями против лесовиков ходили?

— Не твое дело, Австрияк, — почти вплотную приблизился к старикам Ордаш. Все трое крестьян стояли у длинной каменной балки, лежавшей посреди площади. Когда собиралось вече, на этой балке всегда сидели старейшины. — Что-то ты сегодня расхрабрился, — заподозрил неладное. — О каком выкупе мне талдычили? Где он?

— А ты согласен принять его?

— Если хороший выкуп — то чего ж? — хлестал плеткой по хромовому голенищу.

— И после этого уйдешь от села?

— Чего ж не уйти, если выкуп действительно стоящий? Деньги нам позарез…

— Бодьо, Ярусь, — обратился Австрияк к двум старикам. — Сходите к Климачихе, принесите то, что собрали сельским сходом.

Старики поднялись, молча поклонились Австрияку и пошли по тропе, ведущей через небольшой перевал к селу. Они уже знали, что где-то там, у перевала, засел со своим карабином поручик Вла-севич, а единственную дорогу, подходившую к Княжеской башне по высокому скалистому берегу реки, перекрыли парни Сотника, давно охотившегося за этими лжеоуновцами. Сам Курбатов, вместе с фон Тирбахом и фон Бергером, затаился на гребне возвышенности, под которой бредили легендами и вечностью руины.

Повинуясь бессловесному приказу Ордаша, один из его людей побрел вслед за стариками и стал великолепной мишенью для Власевича, залегшего на поросшем мелким кустарником холме, расположенном между руинами и горловиной тропы. Эта позиция была почти идеальной, поскольку, заняв ее, поручик-снайпер получил возможность простреливать все пространство каменной чаши, в том числе — большую часть руин.