Курбатов угостил Сотника папиросой. Закурили, помолчали, глядя на ожидавших своей участи ордашей.

— Теперь ты их прямо здесь или?..

— Ты что, за ангела меня имеешь? Они у меня пройдут через все те пытки, которыми изощрялись над местными крестьянами. Через все! Они у меня смерти на коленях вымаливать будут. Но только тебя это уже не должно интересовать. Ты живи. Пока что…

«Солнечная Корсика» процветала. Новая мебель. Двое молодых официантов. Цветы на столиках и… залитая солнцем терраса, «бункер Скорцени» времен его охоты на Муссолини.

— О да, вопреки всем прогнозам гестапо и воле Господней, вы все еще живы, господин Шварц?! — с медлительной вежливостью палача приветствовал владельца ресторана «первый диверсант рейха». — Вы, конечно же, решили, что раз и навсегда избавились от меня как назойливого посетителя. Но что поделаешь, опять вынужден вас огорчить.

За время, которое они не виделись, очертания коренастой фигуры баварца стали еще более несуразными, белесые, почти бесцветные глаза заметно потускнели, постепенно наполняясь старческой тоской обреченности. Зато квадратное, кирпичного цвета лицо приобрело печать мрачной решительности, в то время как вызывающе упрямый, баварский подбородок этого «неисправимого сепаратиста» по-прежнему упирался в окружающий его мир с упорством приклада старой австрийской винтовки образца Первой мировой войны.

— Мне прекрасно известно, незабвенный господин Щварц, что из наших душевных бесед вы ровным счетом никаких уроков не извлекли и вам по-прежнему глубоко наплевать на гестапо, СС и саму идею великой Германии. Я, как вы догадывались, давно прощаю вам эту невинную слабость. Но ведь нельзя же воспринимать СД как службу Христова веспрощенчества, дьявол меня расстреляй.

— Из всего сказанного вами я понял, что пить будете охлажденное бургундское. Из блюд могу предложить традиционную говядину в вине, курицу по-итальянски, спагетти… по-корсикански — это с очень острой приправой…

— Вот что значит быть завсегдатаем гнезда заговорщиков, в котором тебя понимают с полуслова, — поучительно подчеркнул Скорцени специально для Умбарта. — Валяйте, Шварц: в вине и с приправой… Вы недооцениваете преимущества личных отношений, штурмбаннфюрер. Это я говорю вам как австриец австрийцу. Вы нравитесь мне, и я бы даже взял вас в отдел диверсий Главного управления СД, — продолжил он, занимая место за своим столиком на террасе, с которой по-прежнему, как в добрые старые времена его «увлечения Муссолини», просматривались в бинокль очертания ближайших островков, за коими скрывался и остров Санта-Маддалена.

Зная, что Скорцени вновь появился на острове, Шварц опять позаботился, чтобы его персональный уголок отгородили от остальной части зала разборной деревянной перегородкой. И почти заиндевевшая бутылка кроваво-красного густого вина, которую ресторанщик лично принес на вздрагивающем подносе, тоже была данью его признательности Скорцени и символом их государственно-преступной — как выразился однажды «первый диверсант рейха» — дружбы.

— Взяли бы, но сначала пропустили бы через гестапо.

— При чем здесь гестапо? Мне нужен офицер, а не фарш в мундирной обертке. Иное дело, что в Берлине и так всем кажется, что нас, австрийцев, собралось там слишком много. У них это называется «австрийский нарыв». Что вы с таким удивлением слушаете меня, Умбарт? Вы что, решили, будто центр общеевропейских интриг давно переместился на Корсику, на виллу «Камаче»?

— Но я могу просто входить в вашу группу. Как один из коммандос. У вас, как я понял, немало офицеров. Мне кажется, это единственный способ избежать гестапо. Особенно если учесть, что с центром заговора на Корсике с сегодняшнего дня будет покончено.

— Самым решительным образом.

— Верно, даже зная, что ни одному королю, ни одному императору такое еще не удавалось.

Умбарт хотел добавить еще что-то, но в это время до их слуха донеслось мерное гудение авиационных моторов. Прислушавшись, Скорцени определил, что самолеты приближаются со стороны Рима; очевидно, союзники использовали одну из итальянских баз, расположенных в Кампании, неподалеку от Неаполя. В то, что это могут быть итальянские или германские бомбардировщики, ему не верилось. В последнее время в местных небесах резвились только асы союзников. Однако вскоре внимание Скорцени отвлек вновь появившийся «баварский сепаратист» Шварц.

— Приближается авиация противника, — объявил он голосом конферансье, представляющего публике очередную танцовщицу. Взрывы бомб ему выслушивать было легче, чем дружеские обвинения в фюрероненавистничестве. — Ближайшее укрытие находится в ста метрах от ресторана, на склоне холма.

— Вы найдете его еще ближе, — заверил Отто. — За нашим столом.

— Понял, — неохотно согласился Шварц. — Сейчас предупрежу работников, что остаюсь. А вы, — обратился к трем завсегдатаям ресторана, блаженствующим по ту сторону перегородки, в конце зала, — сами выбирайте, где погибать: здесь или в убежище.

Теперь они сидели за столом вчетвером и были похожи на фаталистов, жизнерадостно разыгрывающих один бокал с ядом на четверых и не подозревающих, что кто-то постарался, чтобы яда хватило на всех.

— Ни для кого уже не секрет, дорогой Шварц, что вы со своей навязчивой идеей отколоть великую Баварию от презренной Саксонии и прочих Германий, превратились на острове в главаря заговорщиков, — произнес Скорцени с бокалом в руке тоном, вполне приличествующим для напыщенных тостов. — Поэтому в ваших интересах ответить на несколько вопросов. В присутствии, так сказать, свидетелей и понятых.

— Все, что касается меня, — пожалуйста, — вызывающе обронил Шварц. Это уже был не тот запуганный баварец, который во время прошлого пребывания Скорцени на Корсике вздрагивал и бледнел при каждом подобном выпаде.

В этот раз Бонифачо посетили со смертоносным визитом два звена бомбардировщиков, прикрываемых истребителями. Они вновь прошлись по порту, отвечавшему им воем корабельных гудков, противовоздушных сирен и жиденьким тявканьем зениток. Весь этот шумовой эффект не только не распугал американских летчиков, но и вообще не произвел на них никакого впечатления.

Несколько взрывов раздалось почти рядом с рестораном, и в какую-то минуту Скорцени. показалось, что весь холм, на котором возвышалась «Солнечная Корсика», пошатнулся, сдвинулся с места и начал медленно, словно накренившийся на борт корабль, опускаться куда-то вниз по склону, к проливу, в морские глубины. Вслед за бомбардировщиками в атаку пошли штурмовики. Эти носились над городком, словно стая небесных акул, не столько истребляя, сколько сея панику и театрально расстреливая строения из своих орудий и крупнокалиберных пулеметов.

Самое время было оставить ресторанчик и поискать какое-либо укрытие, однако Скорцени продолжал невозмутимо восседать за столом, и поэтому никто из его собутыльников не набирался храбрости продемонстрировать свою трусость. В присутствии безмятежно восседавшего за столом обер-диверсанта эта вольность показалась бы совершенно непозволительной.