Еще одной возможностью улучшить финансовое положение выставки явилось присутствие в Джексон-парке Джорджа Фрэнсиса Трейна – известного повсюду как «гражданин Поезд» [206], – одетого в белый костюм с красным поясом, с турецкой феской на голове; его пригласил Миллет в качестве распорядителя бала, организатора соревнований по плаванию, гребле и всего прочего, что сам Миллет мог придумать. Трейн был одним из самых известных людей своего времени – правда, почему, не знал никто. Как говорили, он был прототипом Филеаса Фогга, путешественника, описанного Жюлем Верном в романе «Вокруг света за восемьдесят дней». Трейн утверждал, что истинной причиной его приглашения на выставку было ее спасение за счет увеличения посещаемости, а достигнуть этого можно было лишь используя его физические возможности. Эти возможности таились в его теле в форме электрической энергии. Он расхаживал по ярмарочным площадкам, потирая руки и накапливая эту энергию; при этом он избегал рукопожатий с кем-либо, дабы не растрачивать ее понапрасну. «Чикаго строил выставку, – говорил он. – А все остальные пытались ее уничтожить. Чикаго ее построил. Я здесь для того, чтобы спасти ее, и пусть меня повесят, если я этого не сделаю».

Бал проходил в крытом бассейне выставки, в огромном здании на «Мидуэе», предназначенном для плавания и купания, к которому были пристроены бальный зал и банкетные залы разной вместимости. Желтые и красные полотнища свисали с потолка. На галереях, выходивших в бальный зал, для ярмарочного руководства и семейств высокопоставленных горожан были построены ложи типа оперных. Ложи выделили Бернэму, Девису, Хигинботэму и, конечно же, семейству Палмеров. Для платных посетителей на галерее были выставлены стулья и имелось довольно большое свободное пространство. С ограждений, укрепленных по краям лож, свешивались треугольные куски шелковой материи, обшитые золотым орнаментом и залитые светом расположенных близко к ложам ярких раскаленных ламп. Все это производило один неоспоримый эффект – эффект неописуемой роскоши. Разумеется, Комитет по сокращению расходов не мог такое одобрить.

В девять часов пятнадцать минут вечера гражданин Поезд – одетый, как обычно, в белое и сейчас неизвестно по какой причине держащий в руке пучок цветущего сладкого горошка, – возглавил экзотическую процессию (многие, шествующие за ним, были босыми), спускавшуюся по лестнице из плавательного бассейна в бальный зал, расположенный ниже. Он вел за руку десятилетнюю мексиканскую девочку-балерину, и за ними следовали десятки мужчин и женщин в будничных одеждах, подчеркивавших их национально-культурную принадлежность. Порядок на танцполе бального зала обеспечивал Сол Блум.

В официальной программе было расписано, каким официальным лицам и важным гостям посвящаются те или иные танцы. Генеральный директор Девис должен был вести кадриль, Бернэм – один из медленных танцев, мэр Гаррисон – польку. После того как все танцы были завершены, толпа затянула «Дом, милый дом».

Стало жарко. У вождя Дождь в Лицо, предводителя племени индейцев сиу, который убил брата Кастера и теперь занимал хижину Сидящего Быка в «Мидуэе», лицо было расписано зеленой краской, которая сейчас струями стекала с него. Лапландец был в рубашке, сшитой из меха. На эскимосских женщинах были надеты блузы из моржовых шкур. Махараджа из Капуртала, приехавший на одну неделю из Индии, восседал на возвышении в бальном зале на наскоро сделанном троне, и трое слуг обмахивали его большими опахалами.

Бальный зал, казалось, взорвался от внезапного выплеска красок и энергии: японцы в алых шелках, бедуины в черно-красных одеждах, румыны в синем, желтом и красном. Женщинам, которые обычно появлялись почти без всякой одежды – таким, как Эйез с Амазонки, Затуб из Дагомеи, – были выданы коротенькие юбочки, сделанные из американских флагов. Газета «Трибюн» в одной из своих беззлобных пародий на платья богатых подметила, что Лола с островов Южных морей ходит в своем «национальном костюме из ткани, изготовленной из древесной коры, прикрывающем около половины тела, с низким вырезом и лифом без рукавов». По ходу вечера и возлияний очередь желающих потанцевать с Лолой значительно выросла. Как это ни печально, танцовщицы, исполнявшие танец живота, пришли в халатах и тюрбанах. Мужчины в черных костюмах выстроились кругом на танцполе, «вертя темных амазонок с короткими курчавыми волосами и ожерельями из зубов». Чикаго – да и, возможно, весь мир – никогда не видел ничего подобного. «Трибюн» назвала этот бал «самым странным сборищем со времени разрушения Вавилонской башни».

Разумеется, было и угощение. Вот официальное меню:

* * *

Гарниры

Картошка в мундире à la «Ирландская деревня»

Рагу интернациональное à la «Мидуэй Плезанс»

Холодные блюда

Жаркое из миссионера по-дагомейски (западный берег Африки)

Вяленый бизон à la «Индейская деревня»

Фаршированный страус, по рецепту Страусиной фермы

Вареные верблюжьи горбы à la «Улица Каира»

Тушеная обезьяна, по рецепту «Зоопарка Хагенбека»

Главные блюда

Фрикасе из оленины по-лапландски

Жареные снежки à la «Мидуэйский бобслей»

Кристаллическое фраппе из «Экспозиции стекла Либби»

Выпечка и кондитерские изделия

Воздушные пончики от аттракциона «Аэростат»

Сэндвичи в ассортименте от Экспозиции кожевенных изделий.

* * *

А что касалось десерта, в программе было заявлено: «Двадцать пять процентов от общей стоимости блюд».

Бал закончился в половине пятого утра. Его экзотические участники медленно двинулись обратно в «Мидуэй». Гости, заняв места в экипажах, заснули, а те, кто не заснул, затянули слабыми голосами «После бала» [207] – это был хит тех дней, – а в это время ливрейные кучера везли их домой по пустым улицам, на которых раздавалось эхо цоканья копыт по граниту.

* * *

Этот бал и другие инновационные предложения Фрэнка Миллета оживили выставку, сделали ее имидж более светлым и удачным. В дневное время выставка могла облачаться в благочестивый наряд белого цвета, а по вечерам она танцевала босиком и хлестала шампанское.

Возросла посещаемость. Среднее дневное количество платных посетителей в августе достигло 113 403 и наконец-то превзошло жизненно важный стотысячный порог. Однако прибыль увеличилась незначительно. А депрессия в национальной экономике неуклонно усиливалась, и, что было еще хуже, ситуация на рынке труда стала еще более нестабильной.

3 августа один из крупных чикагских банков, банк Лазаруса Сильвермана, лопнул. Фирма Бернэма была его долговременным клиентом. Вечером 10 августа Чарльз Дж. Эдди, бывший в свое время одним из первых лиц обанкротившейся компании «Ридинг рейлроуд» и одной из первых жертв паники, зашел в Вашингтон-парк и, подойдя почти к самой его границе с «Мидуэем», застрелился. Разумеется, приехав в Чикаго, он остановился в «Метрополе». Его самоубийство было уже третьим самоубийством, совершенным постояльцами этого отеля в течение лета. Мэр Гаррисон предупредил, что число безработных увеличилось настолько, что достигло тревожной черты. «Если Конгресс не выделит нам денег, то нас ждет мятеж, от которого содрогнется эта страна», – сказал он. Спустя две недели рабочие вступили в потасовку с полицией у входа в мэрию. Это был мелкий конфликт, но «Трибюн» назвала его мятежом. Через несколько дней после этого 25 тысяч безработных, собравшихся в центре города, слушали стоявшего на кондукторской площадке вагона Самуэля Гомперса [208], который спрашивал стоящих вокруг него людей: «Почему богатство страны должно храниться в банках и элеваторах, в то время когда бездомные, потерявшие работу люди бродят по улицам, а праздные бездельники, накопившие золото только для того, чтобы проводить время в разгульной жизни, разъезжают в роскошных экипажах, из которых они видят наши мирные собрания и называют их мятежами?»