По правде говоря, я был настолько занят решением логистических проблем, что руководство актерами свелось исключительно к решению чисто практических вопросов, а не к каким-то находкам, к которым мы могли бы прийти в течение продолжительных репетиций. Что остается в фильме? Что убираем? Кто напуган? Кто разозлен? Кто хочет накуриться и потанцевать? Кто хочет напиться и поболтать о всякой ерунде? Актеры прекрасно понимают, как все это работает. Более того, актеры помоложе, скорее всего, могли меня поучить чему-то новому. Мяч был на их стороне. Для каждого актера эта игра в войну стала незабываемым опытом. Что касается собственно актерской игры, она была достаточно элементарной и по большей части прописанной в сценарии. Актеры, наученные Дейлом мыслить как солдаты, приняли это за точку отсчета. Моя цель заключалась в максимальной натуралистичности. Позже в работе я изменю свой подход, но в то время я мыслил именно так.

Мы приступили к работе с вертолетами филиппинской армии. Нескончаемый шум, ежедневный вой, воздушные потоки, постоянно создаваемые лопастями, сводили меня с ума. В удачные дни нам удавалось за день отснять 4–5 сцен. Денег и времени на аренду вертолетов у нас было в обрез, поэтому мы шли ва-банк, летая через каньоны в джунглях, несмотря на сложные погодные условия, и стремясь отснять все как можно быстрее. Для меня это была самая преисполненная ужаса неделя после Вьетнама, но я чувствовал себя бодро, годы притупили чувство страха. Однажды мы снимали эвакуацию несколькими вертолетами убитых и раненых солдат. Ближе к вечеру порывы ветра усилились. Шин, Беренджер, Форест Уитакер, Кит Дэвид, Боб Ричардсон со своим помощником оператора, Дейл Дай, я, трое «мертвых» солдат и два пилота в вертолете «Хьюи»[129] взлетали со дна каньона. Слишком много людей, пытающихся сделать слишком многое, слишком большой вес. Вертолет, уже совершивший несколько рейсов в тот день, поднялся и едва не задел макушки деревьев. Неожиданно на нас начали надвигаться крупным планом стены каньона. Слишком близко! Поучаствовав в более чем тридцати высадках во Вьетнаме, я понимал, что это может быть конец. Я также знал, что Дейл, сидевший у противоположного выхода, тоже это осознавал. Краска сошла с его лица. Поразительно, как легко можно принять смерть, когда она прямо перед твоими глазами. Становишься совершенно спокойным. Просто прощаешься с жизнью. Без сантиментов. Не думаю, что остальные члены съемочной группы в вертолете поняли, что произошло. От стены каньона нас отделяли считаные сантиметры.

Когда мы вернулись в долину, меня встретил машущий на руках своей мамы Шон, обрадовавшийся встрече с отцом. Если бы он мог понимать, что произошло. В тот момент я осознал, насколько благодарен судьбе за то, что она позволила мне вернуться к ним обоим. Люди нуждаются в этом настрое, в этом дополнительном рывке, в этом напоминании о том, зачем мы живем и с какой целью. Живем ли мы, чтобы быть с другими людьми? Или, пожертвовать собой, что я был готов сделать? Я осознавал, что был готов снова сесть в вертолет и снова пролететь мимо тех же стен каньона. Без этого риска фильм бы много потерял. Разумным решением было бы, конечно, потратить больше денег на эти кадры, но денег и так не хватало, а пилоты, несмотря на свой профессионализм, пытались ловчить и рисковали там, где рисковать нельзя. Все мы (за исключением Пентагона) загнаны в жесткие рамки в том, что касается денег, а деньги — это божество, требующее от нас идти на жертвы. Так и случилось. Примерно через год произойдет неизбежное: один из тех самых вертолетов с филиппинской съемочной группой, работающей на фильме Чака Норриса «Брэддок: Пропавшие без вести 3», потерпит крушение, несколько человек погибнут. Хорош ли был фильм? Стоил ли он всего этого? Нам казалось, что для нашего фильма это было оправданно. Гладиатор на арене делает то, что должен, и принимает смерть, если это требуется. Нам дается жизнь, если это предначертано судьбой. Оглядываясь назад, я не согласен с самим собой в прошлом, однако понимаю, что этот радикализм был продиктован бедностью и отчаянием.

Из-за трудностей со съемками мы потеряли еще один день. К тому же у меня были проблемы с монтажом: я регулярно продлевал себе рабочие часы, просматривая отснятый за прошедший день материал и совместно с моим монтажером собирая черновой вариант результатов нашей работы за несколько дней; это требовало от меня принятия решений и отбора лишь нескольких дублей из множества затянутых и скучных пробных кадров. Иными словами, мы каждую неделю создавали «шоурилы» (демонстрационные версии отдельных частей фильма) для актерского состава, съемочной группы и Hemdale в Лос-Анджелесе. Обычно на киносъемках того времени пробные кадры просматривались совместно режиссером и съемочной группой. Иногда обрабатывался весь материал за несколько дней — многократные дубли одних и тех же эпизодов. Создавая «шоурил», я трансформировал результаты работы в течение нескольких дней — допустим, два часа материала — в 24-минутный ролик с гладкими переходами и меньшим количеством повторов. Эта методика предполагала работу над черновым вариантом фильма в те часы, когда я должен был отдыхать, и гораздо большую нагрузку как на меня, так и на моего монтажера. На всех моих следующих фильмах я также откажусь от ежедневного просмотра всего отснятого материала, обнаружив, что съемочная группа на локации обычно утомлена, а срочно обработанные текущие материалы — убийственно монотонны. При необходимости я прошу нескольких человек из съемочной группы зайти ко мне в монтажную для решения тех проблем, которые требуют немедленного внимания, скажем, с точки зрения костюмов, операторской работы, звука или чего-то иного. Такой подход на самом деле гораздо лучше и позволяет сберечь творческую энергию всех участников изматывающих съемок. Я буду следовать этой логике на всех фильмах после «Взвода», поскольку понял, что просмотр текущего материала — просто пустая трата времени.

По прошествии 32 дней съемок я сорвался на нашего филиппинского продакшн-менеджера, которому уже не доверял из-за постоянных оправданий по поводу прибытия цистерн с водой на локации с большим опозданием. Поводом для моего срыва было его решение сдвинуть нашу огромную автовышку, которую мы использовали для освещения сцен в джунглях после того, как накануне вечером я потребовал от него оставить подъемник на месте. Теперь же нам предстояло потерять целых два часа на возвращение автовышки на ее первоначальное место. Два часа съемок — бесценное время, которое, и я это понимал, мне придется наверстывать за счет моего сценария. Кровь ударила мне в голову, и, натолкнувшись на его пустой, ни на что не реагирующий взгляд, я сорвался и отвесил ему пенделя, когда он собрался уйти. Двумя минутами позже он вернулся и ударил меня в грудь своей борсеткой и выкрикнул: «Я солдат. Не пинать меня!» Позже мне кто-то сказал, что в сумочке у него был пистолет. Съемочная группа встала на сторону продакшн-менеджера и заявила, что я уже не в первый раз оскорбляю их. Я уже тыкал пальцем в грудь другого парня, наезжая на него, а теперь еще и вот это. До меня доносился угрожающий ропот «со Стоуном покончено!». Поговаривали, что был нанят киллер, чтобы убить меня. Ситуация становилась все более напряженной из-за усталости и большого объема сверхурочной работы. В любом случае нам нужна была передышка, поэтому, когда съемочная группа объявила забастовку в поддержку продакшн-менеджера, я не возражал против паузы в работе.