Что-то есть в его внешности милое и безобидное. Он похож на медвежонка. Только не настоящего, а набитого шерстью и сшитого из ткани. У меня был такой в детстве.

Он отступает на шаг назад и церемонно раскланивается:

— Томас. Томас Бакерсон, мисс.

Я протягиваю ему руку для поцелуя и снова кидаю быстрый взгляд из-под опущенных ресниц.

Мой особый взгляд. Он всегда действует на мужчин.

Действовал раньше. С того времени, как маг увез меня из дома, я не пыталась флиртовать. Не с кем было. Да и не хотелось. Слишком злой и несчастной я себя чувствовала.

А сегодня вот хочется.

Томас смотрит на меня зачарованно, и я дарю ему свою лучшую улыбку.

— Франческа Ваноччи, — лишь назвав фамилию Лоренцо, я понимаю, почему сделала это.

Если отец отрекся от меня, я тоже вправе отречься.

Элвина все нет, и теперь я даже рада этому. Чтобы не мерзнуть, Томас предлагает зайти в ближайший магазин. Ему нужно выбрать подарок тетушке, а он совершенно не представляет, что может понравиться женщине.

Я соглашаюсь. Мы заходим в ювелирную лавку, но мой спутник уделяет куда больше внимания мне, чем украшениям. Он заботливо подает руку, придерживает дверь, несет свертки. Томас забавно стесняется в разговоре, и эта его робость будит во мне смелость, даже дерзость. Приходит та самая ветреная Фран, что бесстыже играла с Уго Риччи. И вот я уже флиртую: поощрительно улыбаюсь и бросаю восторженные взгляды снизу вверх.

Он молод, этот юноша. Или все-таки мужчина? Должно быть, ему не больше двадцати. Молод и хорошо одет. Костюм на нем небогат, но указывает, что Томас — дворянин. Его манеры говорят о том же.

Мой случайный знакомый не соврал. Он действительно не представляет, что может понравиться женщине. Зато неожиданно хорошо разбирается в качестве золотых украшений.

Мы как раз выбираем меж двумя парами серег, когда я слышу с улицы голос Элвина. Торопливо извиняюсь, забираю свертки и выскакиваю из магазина.

Что-то подсказывает, что маг совсем не будет рад видеть меня рядом с Томасом. А я не хочу доставлять милому юноше неприятности.

Элвин оглядывает меня со скептическим прищуром:

— Ювелирная лавка? Вам мало той горы золота, что хранится в часовой комнате, сеньорита?

— На улице холодно, — с упреком отвечаю я. — А тебя долго не было.

— Никак не мог закончить раньше, — он поправляет шарф на моей шее. — Поехали домой?

Элвин

Мой брат-умник снова оказался прав. Как всегда.

Дать Франческе немного свободы было правильным решением. Теперь сеньорита не смотрела в мою сторону с брезгливым отвращением и не шарахалась как от прокаженного.

Поступившись эгоизмом, я получил гораздо больше.

Мне нравилось быть для Франчески проводником в моем мире, где она находилась на правах то ли пленницы, то ли гостьи. Я любил рассказывать ей про обычаи, традиции и историю общества фэйри, порой намеренно сгущая краски, чтобы вызвать восторг или негодование.

Здесь, вдали от Кастелло ди Нава и папаши Рино, ее природная импульсивность, тот душевный огонь, что всегда притягивал меня, вдруг распустился ярким, экзотическим цветком. Живой, неподдельный интерес девушки словно помогал вдохнуть краски в привычные и оттого наскучившие вещи.

Меня умиляла наивность и категоричность ее суждений. И удивляла внезапная мудрость, которая всегда проявлялась неожиданно, но всегда к месту. В сеньорите непостижимым образом уживались смешная девочка и взрослая женщина, милосердная квартерианка и требовательная, жесткая хозяйка замка.

Она оставалась формально моим фамильяром — по статусу что-то среднее между домашним животным, компаньоном и вещью, но только формально. С точки зрения правил общества Изнанки, Франческа вела себя возмутительно. Никто из фэйри не стал бы терпеть подобное самоуправство или хотя бы просто проявления характера от своей собственности. Мне же нравилось слышать ее «Я хочу», «Я согласна» и даже в не раз бесившем меня «Нет» была особая, трудноуловимая прелесть.

Я больше не давал приказов через ошейник. Странным образом грела мысль, что Франческа выполняет просьбы и держит обещания добровольно, а не потому, что нет иного выбора.

Парадоксально: я ненавидел ее «Нет», но сам факт того, что она могла отказаться, делал «Да» сеньориты стократ дороже и желаннее. Ломать ее, добиваясь подчинения, было бы не только подлостью, но и глупостью. Франческа нравилась мне такой, какая есть.

Одно плохо — стоило ей почувствовать свободу, как сеньорита начала дурить, показывая характер. Она оказалась той еще штучкой. Своенравной, упрямой, целеустремленной. И, чтоб я сдох, ничуть не менее властной, чем Иса!

Мог бы сразу догадаться по тому злополучному розыгрышу.

Пожалуй, меня даже забавляли ее попытки верховодить — то явно, то скрытно. Был какой-то азарт в том, чтобы подмечать их, делать вид, что поддаюсь, а в последний момент поворачивать все по-своему.

Но порой я уставал. Невозможно все время сражаться! А она, хитроумная моя радость, как нарочно выбирала моменты, когда я был расслаблен и доволен или, наоборот, слишком вымотан, чтобы спорить по-настоящему. В ход шла и лесть, и уговоры, и надутые губки с ненавидящими взглядами.

Надоело объяснять, что на меня это не действует. Иса десятки лет пыталась нащупать ниточки, за которые меня можно дергать, и не сказать, чтобы очень успешно. Если я не даю княгине командовать собой, то с какой радости стану подчиняться фамильяру? Смешно.

Пожалуй, герцог в чем-то был прав. Девчонку нужно было держать в узде. Возможно, он прав был даже насчет порки как средства воспитания, но я помыслить не мог о том, чтобы ударить Франческу.

Так что в ответ на закидоны и попытки манипуляции я взял за привычку занимать ее трудотерапией. Ничего сложного, мелкая работа по дому наравне с брауни, но для потомственной аристократки, руки которой никогда не знали ничего тяжелее пяльцев, трудно придумать что-то более унизительное.

— Не понимаю вашего возмущения, леди. Неужели вы думаете, что если бы ваш побег с Лоренцо удался, вы бы избежали черной работы? Быть женой никому не известного живописца совсем не то же самое, что быть герцогской дочкой.

По молчаливой договоренности я не пользовался властью ошейника, а Франческа не пыталась сопротивляться таким приказам.

Впрочем, сказать, что сеньорита покорилась, было бы большим преувеличением. Пленница быстро нашла отдушину и издевалась в ответ, выполняя приказы уж слишком буквально или, наоборот, самым извращенным образом.

Как в тот раз, когда я велел ей вымыть посуду и обнаружил, что она сделала это в моей ванной. И ладно бы сделала нормально! Так нет, оставила пятна жира на полу, на стенах. И две чашки расколотила.