– Я не… – Он пятится.

– Да, ты этого хочешь, – перебиваю его я, следуя за ним в темноту.

На этот раз он не отстраняется, и я воспринимаю это как доказательство того, что мне нужно придвинуться к нему еще ближе. Затем я провожу большим пальцем по его нижней губе, чтобы его рот приоткрылся.

Его клыки удлинились – теперь я вижу их, – и только это мне и было нужно, чтобы перейти к решительным действиям.

И вместо того, чтобы отстраниться, я делаю то, что жаждала сделать уже несколько недель. Нет, не недель, а месяцев. Я просовываю большой палец Хадсону в рот и прокалываю кожу на нем, надавив им на острый кончик вампирского клыка.

Когда моя кровь капает на его язык, его зрачки, и без того огромные, мгновенно расширяются еще больше, и он наконец дает себе волю.

Зарычав, он сжимает мои руки выше локтей и прижимает меня спиной к стене, так что теперь я смотрю на свирепого вампира, почти полностью утратившего контроль над собой.

Из-за меня. Из-за того, что я планировала сделать, из-за того, что я хотела сделать. Потому что только так я могу заставить Хадсона поговорить со мной откровенно.

Потому что только так я могу заставить его сделать то, что необходимо нам обоим.

И все же он медлит – и осторожничает, – чтобы проговорить:

– Скажи мне, если ты этого не хочешь.

– Я хочу этого, – отвечаю я и, проведя ладонями по его спине, запускаю пальцы ему в волосы.

Этот ответ и был ему нужен, этого ответа он и ждал – и едва я произношу последнее слово, как он наклоняется и кусает меня, издав звук, очень похожий на рев.

Его зубы прорезают мою кожу и мою вену, и я приникаю к нему. Когда он начинает пить мою кровь, это совершенно не похоже на предыдущие два раза, когда он кусал меня.

Теперь жар затрагивает не только мои нервные окончания – он охватывает меня всю, так что пылает каждый дюйм моего тела.

Электричество не просто покалывает мою кожу – оно пронзает меня.

Желание не просто возникает внизу моего живота – оно обрушивается на меня, как дубина. И это повторяется снова и снова, пока я не сжимаю волосы Хадсона и не обхватываю ногами его бедра.

А он продолжает пить долгими возбужденными глотками, от которых у меня перехватывает дыхание и бешено колотится сердце.

– Пожалуйста, – шепчу я, когда он наконец отстраняется и проводит языком по моей коже. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Но он уже покрывает поцелуями мое горло и пытается отодвинуть воротник моей ночной рубашки, чтобы спуститься ниже.

– Чего ты хочешь, Грейс? – спрашивает он таким низким голосом, что я с трудом разбираю его слова.

А может быть, дело не в этом, а в реакции моего тела, так что я могу сказать только одно:

– Я хочу большего. Я хочу тебя. Я хочу… все.

Хадсон стонет, и мне кажется, что его мозг тоже перемкнуло, потому что он замирает, как будто не знает, с чего начать, как будто он совершенно растерян.

Но затем он шепчет:

– Ты уверена? – И утыкается в чувствительную кожу за моим ухом, так что я понимаю, что он просто заботится обо мне – как всегда.

Вот только сейчас мне не нужно, чтобы он заботился обо мне – мне нужно, чтобы он мной овладел.

– Разумеется, уверена, – рычу я и, схватив его за волосы, откидываю его голову назад, так что наши взгляды встречаются. – Я хочу тебя, Хадсон Вега, – хочу больше, чем когда-либо чего-либо в своей жизни.

Пару секунд Хадсон ничего не говорит, не шевелится и, кажется, даже не дышит. Но затем он вдруг отодвигает нас обоих от стены и рывком снимает с меня мою ночную рубашку.

И покрывает поцелуями линию моего подбородка.

Лижет кожу за моим ухом.

Оставляет долгие поцелуи на моей ключице и сдвигается ниже.

И я запрокидываю голову и выгибаю спину, чтобы открыть ему путь.

Мы живем вместе, кажется, уже целую вечность. Мы наблюдали друг за другом много месяцев и ходили вокруг да около несколько недель. И после всего этого, после всех этих взглядов украдкой, от ощущения его рта на моей груди я словно воспламеняюсь. Его руки на моей коже – словно обещание, которое он наконец выполняет.

Но я тоже хочу касаться его, хочу ощущать его тело под пальцами, ладонями, губами. Я пытаюсь стащить с него футболку через голову, как он снял с меня ночную рубашку. Однако Хадсон не двигается с места. Его губы, его язык движутся по моей коже, но очевидно, что сам он не собирается раздеваться.

Когда я пытаюсь отстраниться, чтобы снять с него футболку, он рычит, и его губы ни на секунду не отрываются от моей кожи.

Это оставляет мне только один выход – потому что ждать хотя бы одну секунду не вариант. Я заглядываю внутрь себя, провожу рукой по своей платиновой нити и использую силу горгульи, чтобы разодрать его футболку.

Его глаза округляются, и он усмехается.

– Ты уже научилась управляться с этими своими нитями, – говорит он, сбросив с себя остатки футболки.

– А скоро научусь еще лучше, – отвечаю я, подумав о переплетении разноцветных нитей внутри меня. – Их так много. Мне придется учиться, чтобы разобраться в назначении каждой.

Его улыбка становится нежной:

– Я так рад, что ты не против наших уз сопряжения. Я опасался, что это расстроит или разочарует тебя.

Он снова опускает голову и вновь начинает целовать и лизать мою кожу, но я больше не чувствую этого, не чувствую его, потому что стараюсь понять, о чем он говорит.

Но не могу. Его слова кажутся мне лишенными смысла.

– Что ты сказал? – спрашиваю я, потому что наверняка неправильно расслышала его. Иначе и быть не может.

Он недоуменно смотрит на меня:

– Я сказал, что рад тому, что ты не расстроилась из-за того, что ты сопряжена со мной.

– Сопряжена с тобой? – ошарашенно повторяю я. – Мы сопряжены?

– Я думал, ты знаешь, – говорит он, и страсть в его глазах уступает место настороженности.

– Что ты имеешь в виду? – Я отталкиваю его, чтобы не чувствовать прикосновения его горячего твердого тела к моему. – Откуда я могу это знать?

– Это одна из тех нитей, на которые ты все время смотришь, – отвечает он, как будто это самая очевидная вещь на свете.

Это совершенно не так.

– Которая из них? – спрашиваю я и теперь уже начинаю злиться. И делу нисколько не помогает тот факт, что он продолжает смотреть на мое тело и явно думает о том, как целовать его, вместо того, чтобы обращать внимание на мои расстроенные чувства.

– Ярко-синяя. Ее трудно не заметить.

Он прав. Ее трудно не заметить. Я, разумеется, заметила ее, но это не значит, что я знала, что она собой представляет. И, когда до меня доходит, что он явно знает о ней уже некоторое время, меня охватывают разноречивые чувства – и совсем не положительные.

– Почему ты мне не сказал? – спрашиваю я, отодвинувшись, чтобы больше не стоять между ним и стеной. – Как давно ты знаешь?

Он молчит, и я начинаю выходить из себя.

– Так давно? – ору я. – Так давно, что ты даже не хочешь сказать мне, сколько времени прошло с тех пор?

– Недолго, тебя это устраивает? Я знаю это недолго.

– Недолго? – Я всплескиваю руками: – И тебе не приходило в голову, что ты должен сообщить мне об этом?

– С какой стати мне было сообщать тебе об этом? – огрызается он. – Ведь тебе явно было неинтересно говорить на эту тему.

– С чего ты это взял? Я несколько недель буквально вешалась тебе на шею, а ты только и делал, что игнорировал меня!

– Значит, ты так это называешь? – Он вскидывает одну бровь: – Ты заявляешь, что вешалась мне на шею?

– Я же сказала тебе, что хочу залезть на тебя как на дерево. По-моему, яснее некуда.

– Верно, ты это сказала, но ты же никогда не задумывалась, что может значить подобный настрой? Мысль о том, что ты можешь быть сопряжена со мной, казалась такой дикой и невероятной, что тебе даже не приходило в голову, что мы с тобой можем быть сопряжены. – Он с досадой запускает руку в волосы. – Как, по-твоему, какие чувства это