Эйб дотронулся до костлявого плеча Сэма:

– Явление мессии. А мы с твоим чадом уже хотели пускать собак по следу.

Сэм уставился на Джейкоба:

– Ты здесь?

– Так-то ты приветствуешь сына? – вставил Эйб.

– Я вернулся вчера вечером, – сказал Джейкоб.

– Откуда? – спросил Эйб.

– Из Праги.

– Вот как? Что за дела, почему мне никто ничего не сказал?

Вопрос остался без ответа, поскольку отставной дантист, ставший габаем[62], трижды стукнул по биме, а отставной адвокат, ставший кантором, завел благословения. Сэм отвернулся и надел тфилин.

Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, наделивший сердце способностью отличать день от ночи…

Джейкоб нашел себе место и скинул рюкзак, в котором были камера, сухой паек, солнечные очки, фонарик, пластиковые наручники и электрошокер, а также заряженный «глок» с запасной обоймой. Сверху лежал синий бархатный мешок с тфилин, выуженный из комода.

Это сколько же лет прошло? Самое малое, двенадцать. Джейкоб боялся, что забыл, как надевают тфилин, но выручила мышечная память: одну черную коробочку со священными письменами привязал к руке, бормоча благословение, другую укрепил точно посредине лба и обернул ремешок вокруг ладони и пальцев – по форме буквы, означавшей имя Бога.

Джейкоб глянул на отца и похолодел: лицо Сэма, застывшего в молитвенном раздумье, было точь-в-точь как глиняное лицо с чердака. Кантор приступил к кадишу, Сэм встал, и наваждение развеялось.

Служба шла своим чередом: восхваления, символ веры, просьбы об исцелении, благословенном годе и мире. Во время «Шма» Джейкоб отправил эсэмэску Маллику:

слушай израиль господь бог наш господь один

После песни ангелов габай, гремя ящиком для пожертвований, обошел прихожан. Джейкоб достал Сэмову сотенную купюру, несколько раз ее свернул, скрывая номинал, и пропихнул в щель ящика.

На финальном псалме Эйб ушел, сославшись на деловой завтрак. Вскоре и другие потянулись к выходу, в синагоге остались отец и сын.

– Ты не предупредил, что придешь.

– Да как-то и мысли не возникло.

– Конечно, конечно. – Сэм устало улыбнулся. – Ты дома, это главное.

– Я не то сказал по телефону.

– Пустяки.

– Нет. Прости меня.

– Тебе хотелось выговориться. Не бери в голову.

– В том-то и дело. У меня нелады с головой.

Пауза. Сэм взял сына за руку. Сжал ее и выпустил.

– Эйб сказал, ты пропустил молитву. Ты здоров?

Сэм пожал плечами:

– Все имеют право на выходной.

Джейкоб не поверил, но решил не давить.

– Я хочу кое-что тебе показать. – Он положил на стол текст пражского письма и рядышком свой перевод.

Сэм взял текст оригинала и поднес к самому носу. За темными очками слабеющие глаза его бегали по строчкам.

– Переписано точно?

– Надеюсь, хоть я спешил.

Сэм взял перевод и стал сверять его с оригиналом.

– В интернете я нашел фамильное древо Лёвов, – сказал Джейкоб. – У Махараля было несколько дочерей и один сын, которого звали не Исаак, а Бецалель. Видимо, письмо адресовано Исааку Кацу, который, похоже, был мужем двух дочерей ребе.

Молчание.

– По всей вероятности, «ликование и веселье» – это про свадьбу. – Джейкоб заглянул в листок. – «Истинно говорю: и кто обручился с женою и не взял ее, тот пусть идет и возвратится домой. Не дай же сердцу своему ослабеть, не ведай страха, не дрогни». Это напутствие иудейским воинам.

Сэм не шевельнулся.

– Насчет глины и гончара есть у Исаии[63], но смысл я не улавливаю. Про немилость я ничего не нашел. – Джейкоб помолчал. – Короче говоря, абба, я в тупике.

Сэм поправил очки, перевел дух.

– Да нет, ты прекрасно справился. – Он положил листки на стол. – Дело продвигается?

– Помаленьку. Давай поговорим о письме.

– Мне правда нечего добавить. – Сэм взял чехол для тфилин и направился к выходу. – Сосредоточься на работе.

– Абба, погоди.

– Не отвлекайся, – сказал Сэм и скрылся за углом.

– Абба! – Джейкоб схватил листки, рюкзак и выбежал на улицу.

У тротуара фырчал красный «форд». Найджел помогал Сэму сесть в машину.

– Абба, постой!

– Я устал, Джейкоб. Скверно провел ночь.

– Почему? Что случилось?

– Я хочу домой. Дай мне подумать. – Сэм забрался на сиденье. – Я сообщу, если надумаю что-нибудь.

Найджел захлопнул дверцу и обежал машину.

– Куда вы едете? – спросил Джейкоб. – Эй! Слышишь? Я с тобой говорю!

«Форд» газанул к Робертсон-бульвару. Но, отъехав с полквартала, остановился, полыхнув стоп-сигналами. Найджел выскочил из машины и поспешил обратно, размахивая зеленой бумажкой.

– Он просил передать, – сказал Найджел, всучив Джейкобу еще одну стодолларовую банкноту.

Дом 1491 по Оушен-авеню выглядел роскошно. На первых трех этажах разместились клиника лазерной стоматологии, актерское агентство и частный инвестиционный фонд. Пернат занимал пентхаус.

В офисе свободная планировка, полы из литого бетона, из высоких окон – вид на океанические дали. Сотрудники – три женщины и четверо мужчин, все ухоженные и шикарно одетые – уткнулись в огромные, льдисто светившиеся мониторы. Интересно, кто из них нынешний протеже Перната?

Администратор известил, что Ричард уехал с клиентом.

– Я из городской службы по топографическому зонированию, – сказал Джейкоб. – Хотелось бы переговорить лично с мистером Пернатом.

Администратор улыбнулся и ответно соврал:

– Я непременно ему передам.

Может, ты его фаворит, а?

– Как скоро он вернется? – спросил Джейкоб.

– Ох, трудно сказать. Я обязательно сообщу о вашем визите, мистер…

– Лёв. Джадд Лёв.

Администратор притворился, будто заносит имя в компьютер.

– Чудесного вам дня, Джадд.

Снаряжаясь в засаду, Джейкоб кое-что забыл. В ближайшем магазине товаров для туристов, отыскавшемся на Четвертой улице, за семьсот долларов он купил штайнеровский бинокль, расплатившись белой кредиткой, и отправил Маллику фотографию чека с припиской «спасибо».