По окончании работы в Вене Молотову и Полине разрешили вернуться в их старую квартиру на улице Грановского в Москве, а также им была предоставлена дача. Люди обычно не узнавали Молотова на улице, но иногда его видели в Первом зале Библиотеки им. Ленина (зарезервированном для членов Академии наук СССР, профессоров и иностранных ученых). Ходили слухи, что он работал над мемуарами, но оказалось, что он писал трактат по социалистической экономике[887]. Для двух других изгнание из Москвы продолжалось дольше — до 1965 года для Кагановича и до 1968 года для Маленкова. Согласно городской легенде, Кагановича после возвращения иногда узнавали и оскорбляли на улице (все помнили, что он был евреем в сталинской команде), и иногда он вступал в драки с людьми, которые называли его убийцей[888]. Он жил в стесненных обстоятельствах, как и Маленковы, которым в течение некоторого времени приходилось делить квартиру со своей дочерью, пока преемник Валерии на посту директора Энергетического института не пожалел их и не предоставил им собственную двухкомнатную квартиру. Никто не узнавал Маленкова на улице, возможно, потому, что он сильно похудел[889].

К тому времени, когда все три члена антипартийной группы вернулись в Москву, Хрущев присоединился к ним в качестве еще одного бывшего члена команды, ушедшего в недобровольную отставку. После 1957 года, по общему мнению, Хрущев стал еще более напыщенным, несдержанным и склонным к односторонним действиям. Экономическое отставание и целый ряд политических неудач, самой печально известной из которых является кубинский ракетный кризис, привели к тому, что в октябре 1964 года он был снят с должности единогласным голосованием Центрального комитета. Коллеги по Президиуму воспользовались тем, что он находился в отпуске в Крыму и подготовили его смещение. Их претензии к Хрущеву в основном остались теми же, что и в 1957 году — грубость, нетерпимое отношение к коллегам, волюнтаризм, но на этот раз против него выступила не старая гвардия со своим сталинским багажом, а новая, возглавляемая его бывшим протеже, активным участником борьбы с антипартийной группой в 1957 году Л. И. Брежневым. Единственным человеком в Президиуме, поддержавшим Хрущева, был Микоян, который — как он говорил и про Берию в 1953 году — утверждал, что при всех своих недостатках Хрущев еще может принести пользу на менее высокой должности, но его предложение с возмущением отклонили. Хрущев не стал бороться и согласился уйти в отставку. В прессе сообщили, что он вышел на пенсию в связи с «преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», но тем не менее опубликовали критику его коллег по поводу нарушения им «ленинских принципов коллективного руководства», так что было ясно, что его сместили. Хрущеву разрешили остаться в Москве и сохранить свою квартиру и дачу, а также назначили разумную пенсию[890].

То, что все бывшие члены команды оказались в непочетной отставке, не сблизило их. Напротив, антагонизм и взаимные обиды после 1964 года превзошли даже самые худшие периоды прошлого. Было слишком много обид, слишком много предательств. Маленков, Молотов и Каганович никогда не смогли простить Хрущева за то, что он сказал о них в 1957 году, и считали, что его позорное изгнание в 1964 году было вполне заслуженным. Для Молотова Хрущев был теперь правым, для Кагановича — троцкистом[891]. Даже Микоян, по природе склонный поддерживать добрые отношения со всеми, остававшийся до конца союзником Хрущева, держался на расстоянии после того, как Брежнев и КГБ упрекнули его в том, что он позвонил опальному Хрущеву, чтобы поздравить его с Новым годом[892]. Что касается антипартийной группы, члены которой никогда не были близкими друзьями или даже реальной политической фракцией, то они держались отчужденно друг от друга. Похоже, что Маленков после 1957 года не общался ни с кем из других членов группы. В 1970-х годах Каганович иногда звонил Молотову и даже говорил Чуеву, что они друзья. Но Молотов не отвечал взаимностью и держал его на расстоянии[893].

Споры об ответственности за преступления сталинского периода продолжались и после выхода на пенсию, вплоть до смерти членов команды, и даже после этого их продолжили члены семей, сторонники и защитники. Сами политики, за исключением Маленкова, либо начали писать, либо дали подробные интервью для самооправдания. В случае с Хрущевым это был магнитофон, на который после его опалы в 1964 году он надиктовал мемуары, которые были контрабандой вывезены на Запад младшими членами семьи и опубликованы на многих языках в 1970-х годах. Каганович попробовал свои силы в мемуаристике в 1990-е годы, опубликовав воспоминания под замечательным тяжеловесным названием «Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника». Примерно в то же время посмертно были опубликованы мемуары Микояна под редакцией его сына Серго. Писатель Феликс Чуев, сталинист и русский националист, издал два толстых тома интервью с Молотовым и Кагановичем, проведенных в 1970-х и 1980-х годах.

Оглядываясь назад в прошлое, чем могли они гордиться? Было достигнуто общее согласие о том, что в борьбе с фракциями в 1920-х годах команда выбрала правильное направление, проложила путь индустриализации, которая сделала Советский Союз современным, создала условия для победы во Второй мировой войне, которая привела к тому, что Советский Союз стал великой державой[894]. Когда дело дошло до коллективизации, то тут было меньше уверенности, не только из-за голода, но и из-за плохой работы советского сельского хозяйства, которое сразу после смерти Сталина пришлось реформировать. Тем не менее был достигнут консенсус в отношении того, что основной принцип коллективизации хорош, ЧТО коллективизация была важным шагом вперед на пути к социализму, хотя были и «эксцессы», в которых виноваты как перестаравшиеся местные чиновники, так и Сталин. Молотов и Каганович, которые относительно этих «эксцессов» были тесно связаны со Сталиным, были гораздо менее склонны говорить о них, чем Хрущев и Микоян.

Советские достижения были результатом борьбы, а в борьбе, как полагали члены команды, обязательно бывают жертвы. Вопрос, поднятый десталинизацией 1956 года, который продолжал вызывать споры в течение десятилетий, заключался в том, какие из жертв были до такой степени ничем не оправданными, что потребовалась их реабилитация? В своем секретном докладе Хрущев поместил в эту категорию членов Политбюро и ЦК, а также высших военных руководителей — жертв репрессий 1937–1938 годов, а также жертв послевоенного «ленинградского дела». Во второй половине 1950-х годов комиссия по реабилитации расширила эту категорию, включив в нее большинство коммунистических деятелей и других представителей элиты, которые были арестованы как «враги народа» во время больших чисток[895].