Двое других уцелевших держались ближе к тому, чем занимались в течение своей трудовой жизни. Для Молотова и Кагановича восстановление статуса члена партии было чрезвычайно важно. Они оба неоднократно обращались с просьбой о восстановлении в партии, начиная со смены режима осенью 1964 года. Во время долгого правления Брежнева им это не удалось, но в 1984 году, во время краткого правления Константина Черненко, Молотов был наконец восстановлен. В членском билете, который он получил, было указано, что он вступил в партию в 1906 году, что сделало его старейшим живым членом партии. Рассказывая об этом событии своему преданному летописцу, Молотов, верный своему стилю, преуменьшил свои эмоции. Но Черненко, который лично вручил ему членский билет, описал, как девяносточетырехлетний Молотов сказал, что это «как родиться заново» [929]. Несмотря на это сближение, когда в 1986 году, в возрасте девяноста шести лет, Молотов умер, ему не устроили государственных похорон, но правительственная газета «Известия» (хотя и не «Правда») опубликовала сообщение о его смерти на первой полосе. В сообщении он был назван «персональным пенсионером всесоюзного значения» (своеобразное советское обозначение статуса, «персональный» предполагало какое-то особое достижение или вклад, «всесоюзный» — что его вклад был национального, а не местного уровня). На похоронах присутствовало около двухсот человек, он был похоронен рядом с Полиной на Новодевичьем кладбище, недалеко от жены Сталина Надежды[930].

Последним ушел Каганович. Давно овдовевший, одинокий, ничем не занятый, он в старости испытывал горькие чувства. У него была любящая дочь Майя, но она не писала хвалебных мемуаров; беседы с Феликсом Чуевым начались настолько поздно, что многое уже забылось, и Каганович был склонен восклицать «Это ложь!» по поводу малейшего возражения. Он отчаянно надеялся на восстановление в партии, и ему было очень обидно, когда Молотову это наконец удалось, а его снова отвергли. По мнению КГБ, со стороны общественности могло быть серьезное недовольство против восстановления в партии Кагановича; в рекомендации КГБ упоминались жертвы репрессий, реабилитированные в 1950-х годах, и не упоминались антисемиты, чьи протесты были бы столь же неистовыми.

При прочих равных условиях черненковское Политбюро было бы готово вновь принять в партию Кагановича и Маленкова, а также Молотова. Брежнев, который был активным сторонником действий Хрущева против них в 1957 году, умер. Было признано, что их никогда бы не исключили, если бы Хрущев не решил свести счеты с политическими соперниками, а в 1970-х и 1980-х годах имя Хрущева было скомпрометировано, поскольку его импульсивные действия «запятнали нас и нашу политику в глазах всего мира». Многие из черненков-ского Политбюро, такие как Андрей Громыко (преемник Молотова на посту министра иностранных дел, активно поддержавший его просьбу о восстановлении) и министр обороны Дмитрий Устинов, принадлежали к поколению, которое впервые поднялось до высоких должностей в конце 1930-х годов, после массовых репрессий, когда Молотов и, в меньшей степени, остальная часть команды были людьми, связь с которыми считалась почетной[931].

Еще большей частью их прошлого был, конечно, Сталин, и вопрос о роли Сталина очень волновал их в 1984 году в связи с предстоящим празднованием сороковой годовщины победы СССР во Второй мировой войне. В рамках празднования было предложено переименовать Волгоград обратно в Сталинград, поскольку именно там происходила Сталинградская битва. Как отметил самый молодой член Политбюро, Михаил Горбачев — будущий руководитель, реформатор и невольный разрушитель Советского Союза, имелись веские аргументы как за, так и против. В конце концов решили пока не переименовывать. Можно было ожидать, что со временем Сталин и вместе с ним команда (без Берии и Хрущева) вернутся в учебники истории как строители Советского Союза, чей вклад перевешивал ошибки.

Случилось иначе. Каганович дожил до своего девяносто шестого дня рождения. Когда он умер, во время горбачевской перестройки, так и не восстановив членство в партии, его смерть была отмечена в газетах, и сотни людей, в основном фотографы, российские и иностранные журналисты, а также любители сенсаций, пришли на ритуал кремации в Донском монастыре, которая предшествовала захоронению на Новодевичьем кладбище[932]. Дата смерти Кагановича —25 июля 1991 года. Он был последним живым участником сталинской команды. Оставалось всего пять месяцев до того, как распад Советского Союза превратил в прах дело всей их жизни.

ЭТА книга написана для широкой аудитории, а не только для ученых и специалистов в этой области, поэтому в нее включен только минимум историографии. Но поскольку я сама являюсь ученым и знаю, что писали на эту тему другие ученые, мое изложение обязательно прямо или косвенно опровергает работы других авторов по конкретным вопросам, либо иногда я просто высказываю свое собственное мнение. Смысл этой последней главы состоит в том, чтобы, с одной стороны, предупредить заинтересованного читателя-неспециалиста о том, какие споры происходят за кулисами, а с другой стороны, отметить новые открытия и выводы, которые также могут стать предметом научной дискуссии.

Проще всего писать о политике с точки зрения официальных инстанций и политических решений. Но для сталинской политики это плохо работает, поскольку официальные инстанции часто вводили в заблуждение, а наиболее важные политические решения часто оставались необъявленными, а иногда и несформулированными. Ситуация становится еще труднее для исследователя, когда после 1920-х годов исчезли политические фракции и вместе с ними дебаты о государственной политике. Мой подход в этом исследовании состоял в том, чтобы по возможности игнорировать формальные структуры и заявления и пытаться выяснить, как функционировала государственная политика, рассматривая практики (другими словами, делая то же, что и герои моей истории) и выводя из этого неформальные правила игры[933]. Это не значит, что я не обращаю внимания на то, что они говорили, но я предполагаю, что то, что люди говорят, часто является дымовой завесой. Особенно это относится к хитрым персонажам, таким как Сталин. Кроме того, политический язык при Сталине стал довольно формальным, даже можно его назвать клишированным и плохо выражающим индивидуальные мнения. Вполне можно писать книги, исследующие использование клише и тонкие манипуляции с ними, чтобы выяснить, что происходило на самом деле, но я не пошла по этому пути. Как социальный историк, я привыкла в своей работе сосредотачиваться на повседневных практиках и попыталась применить тот же подход в этой книге для описания высокой политики. Это означало смотреть на команду Сталина с точки зрения неявных правил игры, которые в ней были приняты (конечно, с течением времени они менялись), способов, которыми капитан команды сохранял свой авторитет и осуществлял контроль над другими игроками, тактики выживания, сотрудничества, конкуренции и продвижения интересов этих игроков[934].