Целых два месяца пришлось учиться. Он прошел медкомиссию, налетал сорок часов. А потом узнал, что это все стоило три тысячи долларов. Сказал им, что у него таких денег нет, а они ответили: мол, не волнуйся, мы сами обо всем позаботимся. Больше ему никогда не придется ни за что платить. Здорово. У него проблемы с чтением, так что они читали ему вслух. Тоже здорово. Будто он ребенок, а они его родители. Все необходимое Марвин сумел запомнить: как отвечать на запросы диспетчера, сбрасывать скорость вращения винта до двух тысяч оборотов в минуту, проверять магнето, отсос воздуха, давление масла. Только вот с буквами у него никак не получалось. Но у них была копия теста с ответами, заставили его повторить сто раз подряд, и в конце концов он все выучил. Тогда они сказали, что он умный. Здорово. Он в первый раз в жизни так радовался и улыбался.

Все твердят про Балора. Балор то, Балор се. Марвин не знает, чему верить, но, вообще-то, рад верить всему. Тому, что якобы Балор один раз голой рукой вырвал сердце из чьей-то груди и откусил от него кусок, как от яблока. Что Балор может выдернуть с корнем дерево из земли. Что Балор своим мертвым глазом видит то, что недоступно другим. Может заглянуть прямо тебе в душу и проверить, веришь ты или нет. Поэтому лучше уж верить. И Марвин верит.

Гудит двигатель, шелестит пропеллер. Самолет летит со скоростью восемьдесят узлов. Марвин крепко сжимает штурвал, пытается удержать машину ровно, делает поправку на легкую турбулентность. Приходится постоянно проверять курс и высоту из-за тяжелого груза. Вчера они отвинтили все сиденья, кроме пилотского, и набили самолет си-четыре: это вещество такое, его формула вроде как C3H6N6O6. Его изготовил один химик в лаборатории у них в подвале (между прочим, этот чувак только что кандидатскую защитил). Порошок смешали с водой, получилась такая кашица, в нее добавили хардболлер, а потом с помощью сушки и фильтрации воду удалили. Еще положили пластификатор, и стало похоже на серый пластилин. Марвин за всем этим внимательно наблюдал. И все понял. Науку он ведь хорошо понимает, не то что эти поганые романы, пьесы и стишки, которые им вечно задает тупоголовый учитель английского. Так расписывает, будто кому-то до них дело есть: все равно ведь книги никто не читает — все нормальные люди смотрят телевизор.

В момент взрыва высвободятся азот и оксиды углерода. Они расширятся со скоростью более двадцати шести тысяч футов в секунду. И абсолютно все в пределах досягаемости разлетится на кусочки. Чуть меньше одного фунта си-четыре способно превратить в отбивные несколько человек. Чуть больше фунта — вскрыть грузовик, как консервную банку. А в самолете у Марвина этого вещества пятьсот фунтов с лишним. Целая куча. Можно проделать в мире здоровенную дырку.

Это они ему рассказали. Столькому его научили. Например, как через двадцать минут после начала полета отклониться от курса (заявленный курс: аэропорт Сиэтла — аэропорт Три-Ситис). Как раз над рекой Колумбия, время специально подгадали так, чтобы оно приблизительно совпало с моментом казни. Марвину велено отключить бортовые огни, выключить радио и ни на что не обращать внимания. Надо снизиться до десяти тысяч футов, потом — до пяти тысяч, потом — до двух, зарыться носом и целиться прямо в черную громаду Колумбийской электростанции, в Хэнфордский полигон.

Они научили его не обращать внимания на страх. А страх может его охватить, сердце начнет биться в груди, как барабан. Сказали: помни — все очень быстро кончится. А когда кончится, Марвин попадет в газеты. Будет героем. Все узнают его имя. Даже Тиффани.

Взрыв произойдет в два этапа. Сначала газы расширятся, как страшный ураган, и создадут в эпицентре нечто вроде вакуума. А спустя секунду они устремятся назад и вызовут вторую энергетическую волну. Марвину это нравится. Нравится, что все устремится прямо к нему. Гигантская сила, направленная вовнутрь. На следующие несколько дней, месяцев, лет он сделается центром всего.

Марвин спросил их: много ли погибнет при этом людей? Они сказали: да, много. Тогда он спросил: и дети тоже? Они снова сказали: да. И объяснили, что иногда просто необходимо совершать ужасные поступки. Он же все понимает? Да, он все понимает.

Марвин отклоняется влево, тянет штурвал на себя и пытается разглядеть поверх носа «cессны» мигающие красные огоньки электростанции. К востоку от Каскадных гор дождь уже закончился. Перед ним как на ладони змеится огромная черная река, а рядом — соты электростанции. Дальше аэропорт Три-Ситис. Многоярусные здания все ближе, ближе; шесть дымящихся конусов, похожие на гигантские грибы, — это реактор. Марвин зарывает нос, сбрасывает обороты и выравнивает курс.

Они едут прямо в темноту. На вершинах Каскадных гор лежат черные тучи. Луны на небе нет, но Клэр отчетливо их видит — тучи загораживают звезды. Сегодня шестое ноября, на часах — без десяти восемь вечера, под ногами у нее валяется смятая упаковка из-под бургера. Они с Мэтью уже несколько часов назад проехали Спокан и сейчас огибают с севера резервацию Якима. Их путь лежит в Сиэтл. За окнами проносятся каналы и долины восточного Вашингтона. Когда девушка думает о том, что ждет ее впереди, о своем прошлом, о казни Джереми, съеденный бургер начинает проситься наружу.

— Зачем ты со мной возишься? — спрашивает Клэр у Мэтью.

— Ты попала в беду. Я просто хочу помочь.

— Это у тебя хобби такое — девушек спасать?

— Может быть.

Клэр демонстративно закатывает глаза, хотя в машине темно: светится только приборная доска.

И неожиданно вспоминает, как однажды они с родителями ехали в северную Миннесоту. Остановились возле озера Верхнего, и она присела пописать за песчаными дюнами. Уже застегивая молнию на штанах, девушка заметила трех белых бабочек, которые жадно пили из лужицы мочи. Такие красивые. Почему у них так трепещут крылышки — от удовольствия или из-за яда? Вот так приблизительно и у них с Мэтью. Что бы там между ними ни было, из этого вряд ли получится что-то путное. Клэр — это яд. И тем, кто рядом с ней, ничего хорошего не светит.

Мэтью то и дело перескакивает со станции на станцию: ищет что-нибудь про выборы или про казнь. Но везде либо звучит музыка, либо читают проповеди. Клэр чувствует себя такой потерянной и разбитой, что старается думать только о дороге, о Мириам, которую, может быть, удастся разыскать. Что за странный шум в салоне? Это жужжит слепень. Каким-то чудом ему удалось уцелеть в холода, и теперь он отчаянно цепляется за жизнь. Пролетев совсем рядом с девушкой, насекомое ударяется о лобовое стекло, бьется в поисках выхода. Мэтью пытается его пристукнуть, но промахивается. И слепень принимается отчаянно метаться.

— Не трогай его.

За окном тянется заросшая бурой травой канава. Простираются необозримые поля; пшеница убрана, кое-где мелькают огоньки ферм. В Вашингтоне, как в и Орегоне, можно встретить самые разные пейзажи. Пустыня сменяется влажными зелеными лесами, где растут грибы и из мшистой земли пробиваются папоротники. Клэр так хочется до них добраться, перескочить из серого мира в зеленый.

— Скажи мне, — просит она, взяв Мэтью за руку, — что все будет хорошо. Пожалуйста.