Однажды один его приятель из Принстона пожаловался, что не может получить визу, чтобы посетить Шанхай. Чанг помог своему другу получить ее, а также поспособствовал ему в организации встреч с деловыми людьми. Ему понравилось это занятие. Играть роль эмиссара, посредника — это было лучшим способом использовать его время и таланты.

Даже с его помощью, предостерегал Чанг, попасть в Китай было чрезвычайно сложно. Это был трудоемкий процесс. «Вы не можете просто обратиться за разрешением посетить Китай, — сказал он. — Вы должны официально попросить китайское правительство, чтобы оно пригласило вас. Бюрократия — это еще мягко сказано».

Я прикрыл глаза и представил себе, как где-то на другом конце света обитает китайский вариант бюрокракена.

Я также вспомнил бывших американских вояк, которые растолковывали мне, 24-летнему парню, тонкости ведения японского бизнеса. Я в точности последовал их совету и никогда об этом не пожалел. Поэтому под руководством Чанга мы составили письменное обращение.

Оно получилось длинным. Почти таким же длинным, как «Вершкул об американской продажной цене, том 1-й». И мы тоже переплели его.

Часто мы спрашивали друг друга: неужели кто-то действительно собирается прочитать все это?

Ну, знаешь ли, говорили мы, Чанг говорил, что это делается именно так.

Мы отправили обращение в Пекин безо всякой надежды.

На первой же сходке «задолицых» в 1980 году я объявил, что, хотя мы и одержали верх над федералами, так может продолжаться целую вечность, если мы не сделаем что-то смелое, что-то безумное, выходящее за рамки. «Я много думал об этом, — сказал я, — и считаю, что нам самим надо установить… «американскую отпускную цену».

Собрание «задолицых» расхохоталось.

Затем они перестали смеяться и посмотрели друг на друга.

Мы потратили остаток выходных, обкатывая идею так и сяк. Возможно ли это?

Да не-ет, невозможно. Можем ли мы? Ой, да ни в коем случае. Хотя… может быть?

Мы решили попробовать. Мы выпустили новые кроссовки для бега с нейлоновым верхом и назвали эту модель One Line. Это была имитация, клон, дешевка, с простым логотипом, сделанная в Сако, на устаревшей фабрике Хэйеса. Мы оценили ее очень дешево, чуть выше себестоимости. Теперь таможенники должны будут использовать эту «конкурирующую» обувь как новый ориентир для установления нам импортных пошлин.

Это было как дразнящий удар. Просто для того, чтобы привлечь их внимание. Затем мы нанесли левый хук. Мы выпустили рекламный телеролик — историю о маленькой компании в Орегоне, которая ведет борьбу с плохим правительством. Ролик начинался с показа одинокого бегуна на дороге, тогда как глубокий закадровый голос превозносил идеи патриотизма, свободы, американского образа жизни. И борьбы с тиранией. Людей эта реклама серьезно распалила.

Затем мы ударили наотмашь. 29 февраля 1980 года мы подали антимонопольный иск на 25 миллионов долларов в окружной суд США по Южному округу Нью-Йорка, утверждая, что наши конкуренты и соответствующие резиновые компании, прибегнув к закулисной деловой практике, вступили в сговор, чтобы выжать нас из бизнеса.

Мы сидели, откинувшись на спинки стульев, ждали. Мы знали, что это не займет много времени, и действительно, так оно и вышло. Бюрокракен психанул. Выступил с угрозой, что развяжет ядерную войну, что бы это не означало. Это не имело значения. И он сам не имел значения. Его боссы и боссы его боссов больше не хотели этой борьбы. Наши конкуренты и их пособники в правительстве осознали, что недооценили нашу силу воли.

И немедленно выступили инициаторами переговоров о мирном, досудебном соглашении.

День за днем наши юристы обрывали мой телефон. Из какого-то правительственного учреждения, из какой-то юридической конторы, обслуживающей «голубые фишки», из какого-то конференц-зала на Восточном побережье, где они вели переговоры с противоположной стороной, юристы звонили, чтобы обсудить со мной последние незакрепленные, «плавающие» предложения о мировой, и я отвергал их наотмашь.

Однажды юристы сообщили, что мы могли бы урегулировать все дело без промедления и избежав драматических событий в зале суда за кругленькую сумму в 20 миллионов долларов.

«Ни за что», — сказал я.

В другой раз они позвонили и сказали, что мы можем все утрясти за 15 миллионов долларов.

«Не смешите меня», — ответил я.

По мере того как сумма становилась все меньше, я выдержал несколько бесед на повышенных тонах с Хэйесом, Штрассером и своим отцом. Они хотели, чтобы я заключил мировую и покончил с этим делом. «Какая же твоя идеальная сумма?» — спросили они. «Нулевая», — ответил я.

Я не хотел платить ни пенни. Уплата даже одного пенни была бы несправедливостью.

Но Джакуа, кузен Хаузер и Чак, которые все вместе консультировали меня по этому делу, как-то усадили меня за стол, чтобы объяснить, что правительству надо было получить хотя бы что-то, чтобы спасти лицо. Оно не могло покинуть поле сражения с пустыми руками. Когда переговоры окончательно застопорились, я провел с Чаком встречу один на один. Он напомнил мне, что до тех пор, пока эта схватка будет преследовать нас, мы и думать не можем о том, чтобы стать публичной компанией, а если мы не станем публичной компанией, то останется и риск потерять все.

Я стал раздражительным. Я жаловался на отсутствие справедливости. Я говорил о том, чтобы держаться и не сдаваться. Говорил, что, возможно, я вообще никогда не хотел становиться публичной компанией. И вновь я выражал опасение, что превращение «Найк» в публичную компанию изменит ее суть, разрушит ее, передав контроль в чужие руки. Что будет тогда с культурой орегонского трека, к примеру, если она станет предметом для решения голосованием акционеров или же корпоративных рейдерских требований? Мы уже вкусили немного подобного сценария, столкнувшись с небольшой группой облигационеров. Расширяя масштабы и впуская к себе тысячи акционеров, мы столкнемся с ситуацией, которая будет в тысячу раз хуже. Кроме того, я вынести не мог мысли о том, чтобы какой-то титан скупил акции, превратившись в бегемота на правлении директоров. «Я не хочу терять контроль, — сказал я Чаку. — Это вызывает у меня самый большой страх».

«Ну… возможно, есть способ стать публичной компанией, не теряя контроля», — сказал он.

«Что?»

«Ты можешь выпустить два типа акций — класса «А» и класса «Б». Обычные акции класса «Б» будут приобретаться всеми, и каждая такая акция будет означать один голос. Основатели и внутренний круг, а также твои конвертируемые облигационеры получат привилегированные акции класса «А», что даст им право избрания трех четвертей состава совета директоров. Другими словами, ты аккумулируешь огромные суммы денег, ускоришь свой рост, перейдя в режим «турбонаддува», одновременно с гарантией, что контроль остается в твоих руках».

Я взглянул на него, потеряв дар речи. «Мы действительно можем это сделать?»