Меня прорвало. Я затараторил, как безумный: что мне делать — сию минуту писать Хэтти письмо? Бежать к ней домой? Питер охладил мой пыл, жестом велел сесть.

— Не все так просто, Квентин. Семейство Блум никто не отменял, и это семейство запрещает Хэтти иметь с тобой какие бы то ни было сношения, особенно теперь, когда ты рискуешь остаться практически без гроша и даже без «Глен-Элизы». Для начала тебе нужно отстоять свою честь и имущество — тогда Хэтти снова будет твоей. А до тех пор пускай все думают, что мы с Хэтти собираемся пожениться. Так что, если встретишь ее на улице, переходи на другую сторону или сворачивай — нельзя, чтоб вас видели вместе.

От этого известия работоспособность моя утроилась, ведь теперь появился настоящий стимул выбраться из ловушки, расставленной бабулей Кларк, — словно мало мне было проблем!

К сожалению, дела в адвокатской конторе скоро потребовали безраздельного Питерова внимания; он почти перестал приходить ко мне. Хуже того: начавшийся процесс выявил в бабуле Кларк настоящую интриганку. Вся Питерова хитроумная стратегия, долженствовавшая показать истицу злобной лицемеркой, разбилась о рифы общественной поддержки, каковой поддержкой бабуля Кларк успела заручиться у добрых балтиморцев, особенно же — у родственников Хэтти. Дело осложнялось изрядным количеством сугубо семейных фактов, которые никак нельзя было выставлять напоказ и тем более комментировать.

— Как назло, ее адвокат помянул твою слежку за злосчастным бароном и привел конкретный случай, — сказал Питер однажды вечером, в разгаре процесса.

— Это можно объяснить! Можно сделать правильные выводы, учитывая обстоятельства смерти По…

— Эх, Квентин! Объяснить-то мы объясним, а вот поймут ли нас? Даже Хэтти не понимает; мучается от этого, а в толк взять не может. Что говорить о других, которые не с таким трепетом к тебе относятся? Вот ты опять: выводы, обстоятельства смерти По… А где они, выводы эти? Тут-то, дружище, и кроется разница между успехом и умопомешательством. Ты должен так преподнести факты, чтобы самый тупой из дюжины присяжных их уразумел, тогда тебя признают вменяемым и адекватным. В противном случае, увы…

По мере того как дело обрастало подробностями, становилось ясно: Питер прав. Мне не выиграть. Несмотря на все мои старания, «Глен-Элиза» достанется бабуле Кларк. И Хэтти я потеряю теперь уже навсегда. Без конкретных выводов, без внушающей доверие версии смерти По я не добьюсь успеха. Нужно показать, что я в итоге раскопал истину, что поиски не были бесплодны. Что делать, я знал. Конечно же, воспользоваться убедительной историей кончины Эдгара По, преподнесенной напоследок Бароном Дюпеном; озвучить его лебединую песню. Вся моя надежда была на роковую лекцию. Слово в слово, до последней запятой, она сохранилась в моей памяти; теперь я доверил ее бумаге — от первого лица, в форме обращения к суду…

«Ваша честь и господа присяжные заседатели, разрешите сообщить правду о смерти этого человека, а также о моей жизни; правду, доныне никому не известную».

Реакция была очевидна. Я перечитывал записи, и с каждым разом версия Барона казалась все убедительнее. Сам-то я знал: верить нельзя, факты подогнаны Бароном, как решение арифметической задачки — нерадивым школяром; Барон вдобавок искушен в предпочтениях публики, он старался ей на потребу. Но именно поэтому его версии поверят. «Обещаю говорить правду и только правду». Как бы не так! Я попотчую почтеннейшую публику домыслами, компиляциями, а то и откровенной ложью. Зато мне поверят, меня снова станут уважать, как того хотел мой отец. «Я взял на себя эту миссию, поскольку знаю больше, чем кто бы то ни было». (Ах, если бы Дюпон объявился!) «Точнее, из всех, кто знал правду, в живых остался я один».

Декабрь во Франции запомнился событиями, которые лишь условно можно было назвать новыми. Для начала президент Французской республики Луи Наполеон решил заменить мосье Делакура, префекта жандармерии, мосье Шарлеманем де Мопа. В Мопа ему виделся более надежный союзник. «Я намерен перешагнуть ров — для этого нужны люди, — эти слова Луи Наполеон с завидной регулярностью повторял де Мопа. — Согласны вы, в числе прочих, подставить мне плечо?»

Назначение, таким образом, ознаменовало новую эпоху.

Новой тайной полиции вменялось в обязанность контролировать и префектуру, и правительство.

Все было готово для государственного переворота; первого декабря каждому из своих приспешников Луи Наполеон выдал по полмиллиона франков, а ранним утром второго декабря новый префект де Мопа со своими людьми арестовал восемьдесят депутатов, по мнению Луи Наполеона, самых для него опасных. Всех заключили в Мазасскую тюрьму. Ни при каком раскладе этим людям не грозило когда-либо вновь войти в состав правительства. Следующим шагом Луи Наполеона был роспуск Национального собрания и захват типографии; затем армия уничтожила лидеров красных республиканцев, едва они заняли позиции на баррикадах. Прочих противников Луи Наполеона, главным образом представителей старинных уважаемых фамилий, без лишних церемоний выслали из Франции.

Со всеми этими действиями Луи Наполеон уложился в несколько дней.

Франция была вновь объявлена империей.

Многие еще помнили, как маленьким мальчиком Луи Наполеон просил своего дядю, императора Франции, не ездить на Ватерлоо, и удостоился следующего комментария: «Он вырастет славным малым, а пожалуй, и надеждой моего народа».

Каждое утро, перед тем как отправиться в суд, я прочитывал очередную политическую новость из Франции. Писали, что балтиморский Бонапарт, Жером Наполеон по прозвищу Бо, кузен новоиспеченного императора (тот самый бутафорский янычар с маскарада, не признанный ныне покойным своим дядюшкой Наполеоном Бонапартом из-за того, что матушка его принадлежала к купеческому сословию), собрался в Париж, чтобы встретиться с императором Наполеоном III и залатать многолетнюю брешь в семейных отношениях.

События во Франции несказанно интриговали американцев — вероятно, потому, что парижский путч принципиально отличался от любых политических перемен, могущих произойти здесь. Я интересовался ими лишь постольку, поскольку они имели касательство до моего дела.

Я разослал письма всем балтиморским Бонапартам в надежде узнать, уплыл Жером Наполеон Бонапарт в Европу или еще не уплыл. Я надеялся, что он согласится на беседу со мной, хотя едва ли помнит меня по маскараду. У меня к Жерому Бонапарту имелись вопросы. Ответы явно не сыграли бы мне на руку, а я все-таки хотел их получить.

Тем временем в зале суда множились жаждущие наблюдать вторую серию моих унижений. Дело об убийстве Барона завершилось как-то невнятно; теперь, хвала Господу, в истории похождений Квентина Гобсона Кларка обозначилась логичная кульминация. К счастью, многих любопытствующих отпугнули далеко не захватывающие формальности — из-за их количества времени на шоу как таковое почти не оставалось. Тогда-то я и получил, к своему удивлению, записку с печатью Бонапарта. В определенный день и час меня приглашали домой для беседы.