— Рхыфамун… — пробормотал Брахт, — интересно знать, что видит он.

— То, что видит он, является творением его души, — сказал Каландрилл.

— Тогда он оказался в гиблом месте, — заключил Брахт. — Так ты говоришь, он там? — Брахт перевел взгляд на мраморное чудо, возвышавшееся на другой стороне реки.

— Да, — с уверенностью кивнул Каландрилл. — Там почивает Безумный бог, там он видит сны о пробуждении.

— Так пойдем — воскликнул Брахт, — и положим конец его снам!

Каландрилл подумал, что это будет вряд ли просто. Силе, которой обладал он, противостояло знание Рхыфамуна. Колдун прожил многовековую жизнь, собирая злую мудрость мира, и теперь, когда он так близок к цели, вряд ли легко откажется от достигнутого. Однако Каландрилл сказал:

— Пошли.

Голос его прозвучал твердо, и он тут же направился к реке, чувствуя на себе восторженный, боготворящий взгляд Ценнайры.

Брахт, вдохновленный близостью врага, пошел следом. Он был нацелен на победу. Сомнение, которое испытывал Каландрилл, выразила Катя.

— Как он сюда добрался? — спросила она. — Чтобы открыть первые врата, понадобилось семь вазирь-нарумасу, а Рхыфамун проник сквозь них сам по себе. А после в одиночку выжил в Боррхун-Мадже и добрался до мавзолея.

— Он силен, — сказал Каландрилл, — он обладает великой магией.

Катя кивнула и замолчала, но сомнение не оставило ее; в серых глазах бушевал шторм, но она не проронила больше ни слова.

— Чего может добиться здесь честная сталь? — поинтересовался Брахт.

Каландрилл нахмурился, не зная, что ответить. Наконец он пробормотал:

— Надеюсь, сталь и тут имеет вес. Мы-то ведь из плоти и крови, мы чувствуем ветерок, твердую землю под ногами. Так что, я думаю, нереальный мир превратился в твердый и реальный, и соответственно наши клинки здесь — тоже реальность.

— Ахрд, к чему такие пространные речи? — усмехнулся Брахт, предвкушая близкую битву. — Я ничего не смыслю в метафизике, но если все это — твое творение, то сохрани мне меч, не дай ему затупиться, и я принесу тебе голову Рхыфамуна.

Каландрилл улыбнулся и взял Ценнайру под руку, словно убеждая себя в том, что он и она существуют. Он не был столь уверен в успехе, как Брахт, и решил, что, видимо, в этом и заключается основная функция кернийца в их союзе. Такова его предопределенная судьбой роль — заражать оптимизмом, поддерживать их, пренебрегать опасностью. «А ежели это так, — думал он, пока они торопились к реке, — какова роль Кати? Какова роль Ценнайры? Какова моя роль?»

Не найдя ответов, Каландрилл отругал себя: они так близко к цели, что это неуловимое знание может оказаться жизненно важным для победы или поражения. Он думал и думал, вспоминая каждое слова Очена, и Киамы, и других гадалок.

«Один из них, не желая того, может помочь вам…» «Сила, коей обладает один из вас, хотя выражает она себя посредством другого…»

«Может, удастся натравить одного на другого…» Постепенно разрозненные воспоминания и слова начали складываться в нечто единое. Он повернулся к Ценнайре:

— Когда Аномиус заколдовал лошадь, на которой ты пересекла Куан-на'Фор, он осмотрел местность из зеркала и переслал колдовство аж из самого Кандахара. Так?

— Да, — ничего не понимая, подтвердила она, — он заставил меня повернуть зеркало таким образом, чтобы видеть лошадь. А что?

— Может быть… Нет, ничего, просто подумал.

Неясная мысль мелькнула у него в голове, но удержать ее было так же трудно, как вспомнить сон и рассказать его.

И он отогнал от себя эту мысль.

— Как нам перебраться через реку? — спросил Брахт.

Оттуда, с полянки, река виделась им небольшим ручейком, узким и мелким. В действительности она оказалась широкой и бурной. Вода кипела вокруг выпирающих камней. Река была слишком глубокой, чтобы перейти ее вброд, и слишком быстрой, чтобы переплыть.

— Она меняется! — В Катином голосе звучала тревога.

Каландрилл оглянулся. Идиллическая картинка за рекой преобразилась: вместо зелени — пустошь, бросовая земля, однотонная и каменистая, с торчащими тут и там тоскливыми изогнутыми деревцами. Небо из лазурного стало угрожающе серым, легкие облачка превратились в темные тучи, из которых рокочущий грохот высекал молнии. И ветер носился со свистом над этой пустыней.

— Рхыфамун! — воскликнул Каландрилл. — Это все он.

— Да будет проклята его серая душонка! — воскликнул Брахт. — Что делать? Нельзя позволять этому проклятому Ахрдом гхаран-эвуру останавливать нас!

Керниец был зол, голубые глаза его холодно блестели.

Они смотрели на бушующую реку и на мавзолей на той стороне. Все такой же величественный, он переливался мрамором под хмурыми небесами. Брахт барабанил пальцами по эфесу меча, словно клинком собирался бороться со стихией. Каландрилл подумал, что если они не найдут другого решения, то Брахт просто бросится в воду, и плевать он хотел на опасность. Его решимость передалась Каландриллу.

— Нет, — воскликнул он, глядя на бушующий поток воды, на тоскливый пейзаж за ней, обретя вдруг новые силы к творчеству. — Этого мы ему не позволим.

Мост перекинулся через реку, полукруглый, из твердого камня, с красивыми арками. Он был настолько широк, что они могли пройти по нему плечо к плечу. У Кати перехватило дыхание, Ценнайра была потрясена.

— Неплохая задумка, — одобрил Брахт, словно принимая за данность работу оккультных сил, к коим он еще совсем недавно относился с таким подозрением. Каландрилл сам был поражен своими способностями.

Река с яростью набрасывалась на сваи, подпиравшие арочный мост. Друзья беспрепятственно перешли на другую сторону, и мост тут же полетел в реку и скрылся в черных потоках воды.

Брахт с ухмылкой сказал:

— Если ты еще восстановишь солнце и сотворишь лошадей…

Он просто шутил, но Каландрилл воспринял его слова буквально и сосредоточил силу воли на темном небе, приказывая облакам развеяться, а молниям исчезнуть.

Но у него ничего не вышло. Гроза надвигалась, молнии хлестали по унылой земле, как длинные членистые ноги невиданных насекомых. Ветер усилился, принося с собой запах гнили. Гром урчал громче.

— Боюсь, с этим придется смириться. Пойдем пешком, — сказал он деланно веселым голосом.

— Ничего. — Брахт хлопнул его по плечу. — Тебе еще просто надо попрактиковаться.

Каландрилл ухмыльнулся:

— Наверное.

Но в глубине души он понял, что они проникли в творение Рхыфамуна. Отталкивающее это было место, давящее, гнетущее. Они шли по вулканическому шлаку, от которого исходил отвратительный сернистый запах. Холодный мокрый ветер надоедливо бил им в лицо. Тучи заволакивали небо с невероятной быстротой. Все потемнело, и только молнии освещали эту тьму. Голые ветви деревьев стучали словно кости, но дождя не было. Вызов им бросала лишь буря, зарождавшаяся вверху.