Стэн проводил ночи в старой комнате Логана. В спальне Эми было бы удобнее, но, вероятно, он не хотел ложиться на постель, которой пользовалась Саванна, так хорошо застеленную, что это явно напоминало о ней. Джой могла поспорить, что у него болела спина. Надеялась, что болит. Означало ли это, что любовь наконец прошла? Очень возможно, что ни капли ее не осталось. Душа Джой иссохла и растрескалась, как отчаянно ждавшая дождя лужайка перед их домом.

Она услышала звук текущей воды где-то в доме. После Рождества Джой перестала готовить, желая проверить, не предложит ли Стэн сделать что-нибудь – засунуть хлеб в тостер или заказать еду, но он не сказал ни слова.

Они молча питались по отдельности, как соседи, снимающие вместе жилье, потихоньку заходили на кухню и покидали ее, тщательно вытирая столешницы, споласкивая тарелки и оставляя как можно меньше следов своего пребывания там, словно это было одно из правил соревнований. Стэн, похоже, расправлялся с банками спагетти и печеной фасоли из кладовой. Джой питалась в основном тостами, иногда варила себе яйцо.

Она чувствовала себя хрупкой и уязвимой, неустойчивой, измученной и постоянно была на грани слез. Это напоминало состояние после рождения ребенка или расставания с любимым.

Как проводил дни Стэн, Джой не знала. Вроде бы он чем-то занимался в своем кабинете. Проходя мимо, она мельком замечала, как он, хмуро глядя сквозь очки в какие-то бумаги, перекладывал листы, хотя бог знает, что это были за бумаги. Документы о разводе? И почему она называет эту комнату его кабинетом? Когда дети были маленькими, они всегда говорили про нее: «Папин кабинет», хотя всеми делами их бизнеса занималась Джой.

И тем не менее они все сохраняли видимость того, что кабинет папин, раз он мужчина, и что бы он ни делал в связи с бизнесом, это автоматически считалось более важным и заслуживало предпочтения перед любым вкладом в него маленькой женщины.

Да пошел ты, Стэн!

Ругаться про себя – это стало ее новым и дающим удовлетворение достижением. В тридцать лет она пришла к заключению, что в жизни больше не случится никаких событий, которые сильно взволнуют ее, чувства притупились и стали мягкими, как кожа на лице старой женщины. Ярость собственных мыслей испугала и пробудила ее. Джой решила, что бранные слова никогда не прорвутся из мозга на язык, но кто знает.

Представьте, если бы дети услышали от нее подобные выражения. Это поразило бы их.

Джой проводила эксперимент. Она перестала звонить детям. Ей надоело слушать, с каким раздраженным нетерпением они отвечают. Ей надоело организовывать семейные встречи. Прошло уже семь дней, как она в последний раз говорила с кем-то из своих отпрысков. Она предполагала, что самые обязательные ее дети, Логан и/или Бруки, уже справились бы о матери, но нет.

Гипотеза: моим детям все равно.

Вывод: моим детям все равно.

Друзья тоже молчали, занятые своими делами. К Каро приехала из Копенгагена дочь с детьми. Из ее сада в окно Джой влетал ребячий смех. Зря Каро позволяет детям играть на улице в этом дыму. Две другие подруги впервые стали бабушками: у одной – внук, у другой – внучка. Джой послала им открытки: «Поздравляю с внуком/внучкой!» У нее в ящике была целая стопка таких, и каждый раз при получении радостной новости Джой мрачно выбирала карточку с правильным полом.

Она попыталась придумать, чему посвятить этот день. Глаза зацепились за ужасное коричневатое пятно на потолке спальни. Раньше Джой его не замечала. Похоже на кровь, но она знала, что это протечка после давнишнего ливня. Дождей не было уже целую вечность.

Нужно вставать. Она не шелохнулась. Сжала пальцами одеяло. Давай, Джой! Два ногтя у нее были сломаны и цеплялись за ткань, что раздражало. Она не могла найти маникюрные ножницы, хотя и знала, что купила новые всего две недели назад. Ногти у нее стали ломкие. Как старые кости. Как ее старое сердце. Но она не старая. Ей еще нет и семидесяти. Перед Рождеством она выиграла у пятидесятилетней опытной теннисистки 6–4, 6–2, но в этом году не вернулась в клуб. Казалось, у нее нет сил.

Джой не чувствовала желания покончить с собой, но впервые в жизни поймала себя на мысли, что, может быть, с нее хватит. К чему все это. Она тосковала по бабушке и деду. Она скучала по матери. И представляла себе их просветлевшие лица, когда она войдет в ворота загробного мира. Приятно будет увидеть их снова. Она побежит им навстречу, чтобы обнять. Надо будет надеть что-нибудь симпатичное для мамы.

Сегодня был День святого Валентина. Праздник любви. Они со Стэном никогда не придавали ему особого значения. Это американское веяние, но с каждым годом, казалось, суета вокруг Дня всех влюбленных разрасталась: красные розы, шоколадки и плюшевые мишки. Мужчины в костюмах, с букетами в руках. Джой не хотелось красных роз, но она не отказалась бы от мужа, который делил бы с ней постель.

Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Если начнет плакать, то уже не остановится.

– Вставай, – сказала она в подушку. – Вставай сейчас же!

На ум пришел рассказ матери об одном утре, когда Джой была младенцем. Деловая красавица Перл Беккер проснулась однажды и не могла встать с постели. Она с трудом отрывала голову от подушки. «Ко мне как будто привязали бетонные блоки», – сказала она Джой. Услышав, что у двери появился молочник (вот было время!), она крикнула ему, чтобы он сходил за помощью, и тот позвал врача. Врача, который ходил по домам. Это действительно были славные деньки! Доктор сказал, что у нее, вероятно, дефицит каких-то витаминов и добавил, что ей нужно встать и быть сильной ради ребенка.

Разумеется, деньки тогда были те еще, ведь сейчас, при современном уровне знаний, любой профан диагностировал бы у ее матери депрессию, хотя Перл не согласилась бы с этим. «О нет, это было нечто физическое, Джой, мне не о чем было печалиться, – сказала она. – У меня была ты. Прекрасная малышка! Ты выглядела бы лучше, если бы не большая голова, круглая, как бильярдный шар, но все равно ты была очень миленькая. – Мать Джой специализировалась на том, чтобы мимоходом отпускать острые, как иглы, шпильки, обернутые в мягкость комплиментов, так что вы не сразу замечали потекшую кровь. – И у меня был прекрасный муж!» Это случилось до того, как прекрасный муж отправился «повидаться с приятелем» и не вернулся.

В руках и ногах Джой ощущала, вероятно, такую же тяжесть, как ее мать в то давнишнее утро, но при этом сердце Джой билось учащенно. Было ли это проявлением депрессии, к которой примешалась тревожность? Этим страдала Эми? Тупая боль расползалась по лбу Джой. У нее никогда не болела голова. Вселенная, должно быть, решила, что пора ей испытать то же, что выносили обе ее дочери.

Почему ее девочкам выпало терпеть эти невидимые болезни, которых, похоже, никто не понимает?

«Я бы посоветовал быть с ней построже, – сказал их семейный врач, шутливо помахав пальцем перед лицом Эми, а потом добавил: – Может быть, она немного ипохондрик? Любимый ребенок в семье? Требует внимания к себе?» Он подмигнул Джой поверх головы до боли перепуганной, смертельно бледной Эми. Глаза другой дочери молили ее об облегчении, которого она не могла дать.