раздел убийц и выставил их напоказ. На каждом кресте под их ногами была прибита табличка с предложением большой награды человеку, который опознает их. Лицо одного было изуродовано, но двух других – вполне сохранились. Они должны были быть легко узнаваемы. До сих пор никто, кроме одного сумасшедшего и двух бестолковых пустомель, не выступил вперед. Солдаты устроили им взбучку за их безрассудство.

Ближе к концу трапезы, когда Баллиста отломил еще один ломоть пресного хлеба и передал половину Турпиону, он понял, что не может быть одинок в мысли, что предатель должен быть в комнате. Произнося здравицы за своих собратьев по трапезе, макая хлеб в общие миски, он должен был быть человеком, который организовал покушение на жизнь Баллисты прошлой ночью, человеком, который, если бы мог, выдал бы город врагу.

Баллиста изучал своих собратьев по ужину. По правую руку от него Ацилий Глабрион производил впечатление человека, который предпочел бы находиться в другой компании, поскольку он пил с непривычной жадностью. Слева от него Турпион создавал впечатление, что втайне наслаждается безумствами человечества в целом и тех, кто сидит за столом, в частности. Трое защитников караванов, воспитанные в суровой школе взаимной ненависти, ничем не выдали своих чувств. По внешнему виду членов городского совета можно было мало что узнать: христианин Теодот выглядел блаженным, евнух Отес толстым, а тот, кого звали Александром, практически безымянным. На лицах четырех центурионов было подобающее почтительное выражение. Вместе компания выглядела настолько далекой от "тех, кто неразлучен в смерти", насколько можно было себе представить – группа разрозненных людей, собранных вместе волей случая, и один из них предатель.

Неудивительно, что вечер тянулся медленно, разговор зашел в тупик. Это было не место для менее важных членов партии, центурионов и городских советников, начинать разговор. Остальные, чтобы избежать темы распятий и всего, что с ними связано, снова и снова обдумывали вероятный ход событий на следующий день.

Никто не сомневался, что утром персы предпримут еще одну атаку. Весь день сасанидские вельможи разъезжали взад и вперед по своему лагерю, разглагольствуя перед своими людьми. Не было предпринято никаких попыток скрыть распределение осадных лестниц или поспешный ремонт осадных щитов. Все согласились с большей или меньшей убежденностью в том, что после ужасных потерь очередного штурма их сердца дрогнут, что они не будут продолжать атаку: продержитесь еще один день, и, наконец, Арет и все, кто остался в живых в городе, наконец, будут в безопасности.

Все были согласны с тем, что последнее распределение скудных запасов людей защитников было лучшим, что можно было предусмотреть. Поскольку девять центурий IIII Скифского на западной стене теперь насчитывали в среднем всего тридцать пять человек в каждой, а шесть центурий XX Пальмирской - всего тридцать, Баллиста приказал разместить там всех выживших наемников из нумеров трех защитников караванов. К ним должны были присоединиться несколько лучников-ополченцев, номинально находившихся под командованием Ярхая; учитывая обычное отсутствие участия последнего, они действительно находились под командованием Хаддудада. Кроме того, Баллиста довел количество артиллерийских орудий до первоначального количества в двадцать пять, взяв их откуда-то еще. Все это казалось надежной организацией обороны стены, обращенной к пустыне. Около 1300 человек, состоящих из 500 римских солдат, 500 наемников и 300 новобранцев, при поддержке артиллерии, должны были противостоять персидской атаке. Конечно, за это пришлось заплатить свою цену. Другие стены теперь удерживались только ополченцы, поддержанных горсткой римских солдат и недостаточным количество метательных машин.

За сырным блюдом молчание нарушил советник-евнух Отес, который, возможно, удивленный собственной смелостью, обратился непосредственно к Баллисте. "Итак, ты говоришь, что, если мы продержимся еще хотя бы один день, мы в безопасности?" Один или два армейских офицера не смогли подавить улыбку, услышав, как евнух употребил коллективное "продержимся" – они никогда не видели его ни на одной из зубчатых стен. Баллиста проигнорировал выражение лиц своих офицеров. Он пытался преодолеть предубеждение против евнухов, привитое ему как его северным детством, так и римским образованием. Это было не совсем просто. Отес был ужасно толстым и обильно поте. Его высокий, певучий голос звенел трусостью.

-В общих чертах, да.

Баллиста знал, что это неправда, разве что в самых общих чертах, но это событие было задумано для того, чтобы вселить надежду в важных людей в Арете.

-Если, конечно, наш таинственный предатель не приложит руку – наш собственный Эфиальт покажет Ксерксу путь вдоль хребта горы и обойдет наши Фермопилы с флангов, чтобы мы все пали, храбро сражаясь, как 300 спартанцев против бесчисленных тысяч восточной орды.

Ссылка Ацилия Глабриона на самый печально известный предатель в греческой истории (дурная слава Эфиальта была увековечена Геродотом) вызвал потрясенное молчание, которое молодой патриций какое-то время притворялся, что игнорирует. Он сделал глоток, затем поднял глаза, его лицо выражало притворную невинность.

-О, мне очень жаль. Я, кажется, указал на то, что Ганнибал у ворот, но это же очевидно.

Баллиста увидел, что, хотя волосы и борода Ацилия Глабриона были такими же элегантными, как всегда, под глазами у него были мешки нездорового вида, а одежда слегка растрепана. Возможно, он был пьян. Но прежде чем Баллиста успел вмешаться, он продолжил:

-Если завтра нам суждено разделить судьбу спартанцев, возможно, нам следует провести нашу последнюю ночь, как они, расчесывая друг другу волосы, смазывая тела маслом, находя утешение, какое только возможно.

Ацилий Глабрион закатил глаза, глядя на Деметрия, когда говорил. Молодой грек, стоя за кушеткой своего кириоса, скромно опустил глаза в землю.

-Я бы подумал, что было бы лучше, трибун-латиклавий, если бы один из Ацилиев Глабрионов, семьи, которая, как я понимаю, утверждает, что восходит к основанию Республики, взял за образец примеры античной римской добродетели – скажем, Горация, Цинцинната или Африкана – не спал всю ночь, совершая обход, проверяя часовых, оставаясь трезвым.

Баллиста понятия не имел, имели ли римские герои, которых он назвал, репутацию тех, кто избегал сна ради службы, если они разбавляли свое вино большим количеством воды. Ему было все равно. Он чувствовал, как в нем поднимается гнев.

-Утверждает, что восходят к основанию Республики. Утверждает! Как ты смеешь! Ты выскочк... - Лицо Ацилия Глабриона покраснело, он повысил голос.

-Доминус! – раздался поставленный командный голос примипила Антонина Первого. Это остановило его командира посреди реплики. -Доминус, уже поздно. Мы должны принять предложение дукса. Пришло время проверить посты часовых. -Антонин продолжал, не давая своему начальнику времени заговорить. - Дукс Реки,