достаточно сплоченными; яростно стеная, они поливали презрением поровну врага и ополченцев на их собственной стороне. Часто высмеиваемые ополченцы, особенно новички на стене, обращенной к пустыне, были либо очень тихими, либо хвастливо громкими – как и следовало ожидать от тех, кто еще не заглядывал в лицо битве.

Баллиста решил вернуться во дворец. Им нужно было выспаться. Завтра ждал трудный день.

Деметрий закончил одеваться. Он суетливо повесил блокнот и стило на пояс, заставив их висеть именно так. Он посмотрел на себя в зеркало. Несмотря на искажения в полированном металле, он видел, что выглядит ужасно. Под глазами у него была сеть тонких голубых вен. Он тоже чувствовал себя ужасно. Первую половину ночи он оставался полностью одетым, расхаживая взад и вперед. Он сказал себе, что не сможет уснуть, пока Баллиста и Максим не вернутся со своего дурацкого обхода караулов. Когда, спустя некоторое время после полуночи, они вернулись в приподнятом настроении, смеясь, поддразнивая друг друга, Деметрий уже лег спать. Он все еще не мог заснуть. Лишенный забот о других, он должен был встретиться лицом к лицу со своими страхами за себя.

Нельзя было отделаться от мысли, что утром персы придут снова. Деметрия не слишком успокоило выступление Баллисты на ужине. Он хорошо знал своего кириоса: большой, грубоватый северянин не умел лгать. В его заявлениях о том, что сердца персов будут не на месте, была какая-то пустота. Когда этот толстый евнух спросил, правда ли, что если они выживут завтра, то будут в безопасности, что ответила Баллиста? Что-то вроде того, что это в целом верно. Кириос не умел притворяться. Но опять же, в частном порядке, кириос был более беспокойным. Это было частью того, что сделало его таким хорошим солдатом, одержимая забота о деталях, которая сделала его таким превосходным осадным инженером. Но на этот раз, конечно, он был прав, беспокоясь. Это был бы последний бросок персов. Шапур и его вельможи взбили боевой дух своих воинов до состояния пены фанатизма и ненависти. Они хотели бы съесть сердца защитников сырыми.

Хотя Деметрий и не хотел этого, он продолжал вспоминать то первое нападение персов. Свирепые темнобородые мужчины, карабкающиеся вверх по лестницам, с длинными мечами в руках, с жаждой убийства в сердцах. А завтра это повторится: тысячи за тысячами персов перелезут через парапеты, окружат их своими ужасными мечами, разрубая тех, кто встанет у них на пути: оргия крови и страданий.

Излишне говорить, что в галлиникиум, когда начинают петь петухи, но в мирное время люди все еще крепко спят, в то время задолго до рассвета, когда свите Дукса Реки было приказано собраться, Калгаку пришлось разбудить Деметрия от беспокойного сна, сна, в котором он бесконечно преследовал давнюю мечту- прорицатель по узким, грязным закоулкам города. Мучительно, но мужчина оставался вне досягаемости, в то время как сзади доносились звуки преследования сасанидов, крики мужчин и женщин, треск горящих зданий.

-Нельзя терять времени, - сказал старый каледонец не без злобы. - Они все завтракают в большой столовой. Все будет хорошо. Они чувствуют себя хорошо.'

Калгак не ошибся. Когда Деметрий вошел в столовую, где в этот ранний час все еще горели лампы, его встретили взрывом смеха. Баллиста, Максим, центурион Кастриций, знаменосец Пудент, два оставшихся гонца, один оставшийся писец и десять эквитов-сингуляров столпились вместе и ели яичницу с беконом. Баллиста подозвал Деметрия, пожал ему руку, велел Максиму подвинуться, чтобы освободить ему место. Во всяком случае, Баллиста и Максим были в еще более приподнятом настроении, чем когда вернулись прошлой ночью. Они смеялись и шутили с другими собравшимися. И все же Деметрию, с тарелкой ненужной еды перед ним, зажатому между двумя мужчинами с севера, показалось, что он уловил скрытое напряжение, хрупкость их хорошего настроения. Максим дразнил Дукса за то, что тот пил только воду. Баллиста сказал, что хочет сохранить ясную голову – состояние, которого, как он уверял всех, его телохранитель никогда не знал; сегодня вечером он будет пить, пока не запоет сентиментальные песни, скажет им всем, что любит их как братьев, и отключится.

Покончив с завтраком, они гурьбой направились в главный двор дворца, чтобы вооружиться. Теперь они вели себя тише; негромкие разговоры, короткие взрывы смеха. Один за другим мужчины исчезали в уборных. Из жилых помещений вышли Калгак и Багой, неся парадные доспехи Дукс Реки, которых он до сих пор не носил.

-Если ты собираешься победить сасанидского Царя Царей, ты должен выглядеть как настоящий римский полководец, - сказал Калгак.

Баллиста предпочел бы свою старую, потрепанную войной кольчугу, но спорить не стал. У Калгака всегда было желание снарядить его как можно лучше, желание, которое Баллиста слишком часто разочаровывал. Он стоял, раскинув руки, пока Калгак и Максим застегивали на ним нагрудник и наспинник, надевали богато украшенные наплечники и птерюги из тяжелых кожаных ремней, предназначенных для защиты мужского достоинства и бедер. Баллиста надел пояс с мечом, а затем позволил Калгаку накинуть ему на плечи новый черный плащ. Поверх плаща Калгак накинул волчью шкуру, оставшуюся с прошлой ночи, чтобы защититься от утреннего холода, и вручил Баллисте свой шлем. Он отметил, что волчья шкура была вычищена, шлем отполирован.

-Если ты не победишь Шапура, уверен, ты появишься в Валгалле хорошо одетым, - сказал Максим на родном языке Баллисты.

-Я надеюсь, что это не конец долгого пути для нас, брат, - ответил Баллиста на том же языке.

Они вышли из главных ворот дворца, теперь уже молча. В темноте, с факелами, вспыхивающими на холодном южном ветру, они прошли через военный квартал, через марсово поле и к северной оконечности стены пустыни. Когда они поднимались по ступеням храма Бела к северо-западной башне, часовой окликнул их: "Исангрим", правильно произнесенное диковинное слово. Баллиста дала латинский ответ: Patria, отечество или дом.

Баллиста приветствовал людей на зубчатых стенах, смесь солдат из XX Пальмирской и местных ополченцев, пожимая каждому руку. Затем он наполовину вскарабкался на метательную машину. Он снял шлем, и его волосы разметались по плечам. Гладкая полированная поверхность его кирасы поблескивала в свете факелов. Он обратился к мужчинам.

-Commilitiones, соратники, время пришло. Сегодня последний бросок. - Он сделал паузу. Он полностью завладел их вниманием. - Персов много. Нас мало. Но их численность будет ничем иным, как обузой. У нас будет достаточно места, чтоб размахнуться мечом как следует.

В свете факелов появились печальные