опирается на гражданские нормы поведения, чем на уголовное право[1084]. Философ и правозащитник Остин Дейси также встраивает понятие богохульства в широкий горизонт рассуждений об уважении и признании, чести, идентичности и создании сообщества. Этот автор с пониманием относится к негативным чувствам людей по поводу нарушения того, что они считают священным и неприкосновенным, и критически оценивает использование кощунственных высказываний в качестве оружия в публичной борьбе мнений. Тем не менее он решительно отстаивает право на свободу слова. Его вывод: это право также включает в себя возможность богохульства; однако было бы мудрее не всегда использовать эту возможность[1085]. Этот постулат «гражданского» поведения имеет мало шансов на реализацию: против него говорит не только привлекательность богохульной насмешки как словесного оружия в борьбе мнений, но и «удовольствие от богохульства»[1086], эмоциональная привлекательность насмешек и оскорблений как для богохульника, так и для того, кто может почувствовать себя задетым ими и отреагировать соответствующим образом. Не нужно обладать даром провидца, чтобы предсказать, что богохульство и в будущем будет вызывать общественный резонанс.

Обзор и перспективы

Осквернение священного – ретроспектива

Уже в древности религиозные оскорбления и уничижение стали частью европейской истории – задолго до того, как преступление богохульства преобрело свои четкие очертания. В контексте политеистических религий древности профанация священного заключалась прежде всего в нарушении правил ритуального культа, хотя уже Аристотель дал удивительно широкое определение преступлению asebeia («нечестия») в смысле «несправедливого поведения против богов». Затем богохульство приобрело четкие очертания с развитием монотеистических систем верований, парадигматически впервые в иудаизме. Ревнивый Бог Ветхого Завета требовал от своих последователей не только исключительного поклонения и наказания за любое злоупотребление его именем, но и борьбы с другими вероисповеданиями. Таким образом, взаимные богохульства сопровождали и усиливали процесс дифференциации систем верований в древнем мире: богохульства углубляли раскол и разжигали конфликты между, с одной стороны, иудеями, а с другой – их религиозным окружением; богохульства позже ознаменовали отделение христиан от иудеев; а огульным поношением иудеев, «язычников» или «еретиков» ортодоксальные христиане отделили себя от предполагаемых последователей сатаны. До Новейшего времени богохульство или обвинения в богохульстве оставались основным мотивом религиозных конфликтов в христианстве, будь то между Римской церковью и средневековыми ересями или между конфессиями раннего Нового времени после Реформации, а также подпитывали конфронтацию с другими авраамическими религиями, прежде всего с иудаизмом, а затем и с исламом. Ложная вера одних всегда подвергалась словесным нападкам других; в то же время атаки одной стороны на убеждения или на визуальные и текстовые представления священного, имеющиеся у другой стороны, осуждались как гнусные богохульства.

В законодательстве императора Юстиниана в VI веке впервые приобрел более четкую форму другой вариант богохульства, а именно незаконное использование божественного имени в неподобающих клятвах и проклятиях. Отсюда можно проследить следы более точного понимания богохульства, которое выкристаллизовалось в Средние века, – начиная с XII–XIII веков богохульство определялось как бесчестие Бога. В юридических текстах, а также в проповедях и катехизаторских трудах богословов богохульство подробно обсуждалось как существенный вариант языковых грехов. Таким образом, богохульство приобрело очертания преступления, совершаемого приверженцами своей веры, а не только «другими». Церковь и светские власти прилагали все усилия, чтобы с помощью дисциплинарных и карательных мер удержать своих верующих от гнусного богохульства. Ведь что может быть хуже, чем посягательство на честь Бога-Создателя, его Матери и его святых, а также на его образы? Принято было считать, что Всевышний весьма по-человечески реагирует на эти нападки против его величия и в гневе угрожает драконовскими коллективными карами, если община решительно не отомстит виновникам его бесчестья. Удивительно, но, несмотря на такую драматизацию, даже богословы были готовы проявить снисхождение к богохульникам. Нечистые речи и сильные богохульные клятвы часто характеризовали повседневную жизнь настолько, что благопристойное поведение едва ли было мыслимо. Особенно в конфликтных ситуациях богохульные высказывания использовались как само собой разумеющееся средство театральной саморепрезентации. Таким образом, существовала странная двойственность в оценке богохульства, которая могла варьироваться от драматизации до тривиализации. Юристы и богословы того времени пытались смягчить эту двусмысленность, проводя различие между «неосторожным» и «намеренным» богохульством.

На протяжении долгих веков профанация священного в досовременной Европе была вездесущей. Западное христианство имело бóльшую склонность к богохульству, чем почти любая другая религия, и даже сегодня оно в этом плане сильно отличается, например, от ислама. Но было бы в корне неверно интерпретировать этот факт как признак слабой или поверхностной веры. Напротив, богохульство можно понимать как своего рода оборотную сторону вездесущности религии. Недаром Йохан Хейзинга около 100 лет назад интерпретировал его как выражение иногда слишком тесного знакомства и близости с потусторонними силами.

Раннее Новое время характеризуется противоположными тенденциями. С одной стороны, богохульные высказывания стали объектом еще большего внимания, потому что в эпоху религиозного разделения конфессии соперничали за разум и сердца своих последователей. Таким образом, богохульство еще больше попало под прицел дисциплинарных мер. В то же время вероисповедания множились, понося друг друга или обвиняя друг друга в хуле на истинную веру. Кроме того, более радикальные сомнения в вере, например во Франции, жестоко критиковались как особо отвратительная форма богохульства. С другой стороны, концепция того, что понималось под богохульством, начала меняться. В 1675 году английский судья лорд Хейл провозгласил, что религия должна быть защищена от богохульников, поскольку она является основой государства и общественного строя. Это был первый отход от традиционной концепции богохульства как бесчестия Бога в пользу более функционального взгляда на религию.

В эпоху Просвещения это развитие достигло поворотного момента. Идея того, что богохульный поступок оскорбляет лично Бога, который поэтому стремится отомстить, в значительной степени устарела. Это устранило главную причину суровых телесных наказаний и пожизненных приговоров. Кроме того, религиозные идеи, которые раньше считались неортодоксальными, становились все более приемлемыми. Постепенно был установлен уровень легитимной общественной критики, которая также касалась религиозных традиций, но отныне не подлежала криминализации. Теперь было проведено более существенное, чем прежде, различие между содержанием и формой, между существом дела (matters) и способом осуществления (manners): рациональная критика религии была разрешена, но язвительное уничижение священного оставалось под запретом. Только в меньшинстве стран, например во Франции, были полностью отменены законодательные нормы против богохульства. Однако статьи о богохульстве, которые продолжали существовать, теперь выдвинули на первый план другие защитные цели, прежде всего сохранение религии как основы общественного порядка и/или защиту религиозных общин от очернения со стороны других. Все в большей мере обсуждалась защита религиозных чувств.

В XIX и начале XX века богохульство и обвинения в богохульстве нередко оказывались в центре общественного интереса. Правящие элиты часто организовывали свои репрессивные кампании «в защиту нравов», используя обвинения в богохульстве. И наоборот, богохульные скандалы на публике предоставляли