Слово взял архиепископ, он зачитывал длинные списки наших преступных действий, я же искала глазами взгляды друзей, но их больше не было в той толпе.

Король сидел, опустив голову, он шептал молитву, рядом с ним и внизу на площади также стояли те, кто не мог смотреть на нас с осуждением, и они прятали свои лица, но лучше было бы, если б они нашли силы посмотреть нам в глаза, потому что их слабость и смирение внушали отвращение и ярость. Я не думала, что все это произойдет так, что все это случится сегодня, и я не могла верить в то, что не только участвую в аутодафе, но и являюсь его главной жертвой.

– …оказывает магическое воздействие на животных, доказана ее причастность к внезапной эпидемии, охватившей лагерь… – нудно зачитывал де Бове.

– Это же ложь! – рявкнул, не выдержав, Вадик. – Как вы можете верить этим клеветникам! Рыцари! Я сражался с вами плечом к плечу все это время, донна Анна и моя жена перевязывали ваши раны, облегчали страдания, как вы могли допустить мысль о том, что мы можем причинить вред?! Ваше Величество, где же справедливость? Клянусь, мы опровергли все обвинения и показали их несостоятельность! Почему же вы не даете нам слово? Где же справедливость?! – последние его слова были криками отчаяния, потому что стражники, повинуясь приказу де Бове, схватили его и, поставив на колени, начали запихивать кляп в рот, он же сопротивлялся и мотал головой.

Его французский в тот момент был таким чистым и безупречным, что я отметила это про себя с удивлением, словно слушала его ответ на экзамене, не беспокоясь о своей судьбе. Катя, как мне показалось, немного пошатнулась, когда Вадика поставили на колени, я приблизилась к ней, чтобы поддержать ее, если она упадет, услышала ее сдавленный возглас и остановилась.

– Боже, – шептала она, – будущее на коленях перед прошлым! Какая ирония! Какая насмешка!

Мы, люди из будущего, стояли на коленях перед предубеждениями и суевериями, перед безграничной властью слепой бездумной веры. Глядя на людское море, я понимала: сила слова способна обмануть людей, увлечь и ослепить… Мы оказались бессильными перед прошлым, хоть и знали в тысячу раз больше, хотя и снисходительно относились к грубоватым людям Средневековья. Но хватило слова, и все они отвернулись от нас и наших дел, повернулись к тому, что было проще понять, поверили тем, кому принято верить.

Я в отчаянии разглядывала всех, кто стоял у эшафота, в поисках помощи и поддержки, пока архиепископ продолжал зачитывать список наших преступлений. Увидев рыцаря с огромными усами, я облегченно вздохнула, де ла Марш пробился ко мне, он скажет, где герцог, прервет этот безумный спектакль… Де ла Марш посмотрел на мое озаренное надеждой лицо и удрученно покачал головой.

Мне стало не хватать воздуха. Задыхаясь от боли, я сквозь туман услышала слова архиепископа:

– …а также в том, что она наложила чары на герцога Бургундского и сира Жоффруа де Базена, заставив их пойти против Церкви и короля… Упомянутые доблестные рыцари, повинуясь коварному руководству донны Анны, замыслили помочь ей спастись от суда и были, к великому нашему прискорбию, арестованы и заключены под стражу. Герцог Бургундский показал себя, как человек, в которого вселился дьявол, поскольку он не пожелал подчиниться воле короля и Церкви, и мы были вынуждены приковать его и в течение нескольких часов изгонять из него демонов.

Все было потеряно. Последняя надежда умерла с этими словами. Катя стояла такая спокойная и невозмутимая, ее прямые черные волосы блестели в лучах восходящего солнца, кожа розовела от нежного утреннего света, она с печалью взирала на толпу и Вадика, стоящего на коленях с кляпом во рту, мычащего от возмущения и унижения.

– Подождите! – воскликнула я, цепляясь за последнюю возможность спастись. Архиепископ закончил читать список преступлений и посмотрел на меня. – Я хочу видеть дона Висконти! Уверена, он прояснит эту ситуацию.

«Я пообещаю Висконти все, что он захочет, – решила я, – только бы ни Кате, ни Вадику, ни герцогу с де Базеном не нужно было терпеть больше это унижение».

Я понимала, что жертвую собой, однако это была жертва не только ради друзей, но и ради себя, и это была возможность восторжествовать над де Бове.

– Вы не можете увидеть своего мужа, донна, – сказал де Бове, – он погиб вчера во время нападения на лагерь.

И он продолжил зачитывать приговор. Поднялся легкий ветерок, волосы Кати разлетались прядями, словно крылья. Нас заставили встать на колени. Дали в руки по зажженной свече, которые мгновенно были затушены на ветру. Я не слушала приговор, я видела, как таскают к столбам сухие пальмовые листья, охапки соломы, дрова. Я читала приговор в глазах людей, я знала, что еще немного, и они дадут выход своей ненависти и закричат: «Сожгите их!»

Нас подняли. Церковь символически отреклась от нас и предоставила в руки светского правосудия, посоветовав обойтись с нами как можно более гуманней и лишить жизни без пролития крови. Эта лицемерная формулировка обозначала смерть на костре. Смерть на костре! Я же не из Средневековья! Я же студентка! Я не могу! Не хочу умереть только потому, что так хочет этот мстительный архиепископ!

Нас подняли и потащили к столбам, но тут я крикнула так громко, что перекрыла рев торжествующей толпы:

– Ваше Величество, могу ли я просить вас хотя бы о том, чтобы нас привязали к одному столбу? Я хочу умереть, стоя рядом со своими друзьями плечом к плечу!

Карл Анжуйский хотел возмутиться, но Альфонс Пуатьерский остановил его:

– Пусть король решает, Карл.

Король поднял голову и, не обращая внимания на возражения архиепископа, сказал:

– Я удовлетворяю просьбу донны.

Нас привязали к центральному столбу, но руки у нас были свободны, Вадик выплюнул кляп и попытался вырваться из объятий тугой веревки, обнимавшей наши тела. Я бросила последний взгляд вокруг – палач уже направился к факелам, стоящим на подставках у эшафота. Возле де ла Марша я вдруг увидела удивленное лицо пленника Расула, которого тоже зачем-то притащили посмотреть на это зрелище. Он смотрел прямо на меня, мне в глаза, я чувствовала это издалека. Я улыбнулась ему и де ла Маршу – все было кончено. По крайней мере, я уходила из этой жизни гордо и с достоинством, а не как борющийся до сих пор Вадик, который пытался вылезти из веревки, нащупать узлы, перегрызть… Я не понимала, зачем бороться, зачем страдать, если это бесполезно…

Дым от факелов попал на нас, и в горле защекотало… Я вспомнила герцога Бургундского, все его песни и нежность, представила его отчаяние сейчас, потому что знала, что он в темнице наверняка знает о казни. Как же будет идти будущее, если оно все еще дожидается нас? Как пойдет без нас земля? Таким ли голубым будет небо? Так ли свеж утренний воздух? Я так много не знаю об этой жизни и так много не узнаю никогда…

Архиепископ де Бове подошел, лицемерно крестясь и отпуская нам грехи. Мы с ним посмотрели друг другу в глаза, он с трудом сдержал улыбку.

– Поздравляю вас, де Бове, вы победили слабую женщину. Да будет славен сей доблестный рыцарь! – с ненавистью сказала я ему, меня трясло от страха, зубы предательски ударились друг об друга, и это не прошло незамеченным для архиепископа. Он перевел взгляд с меня на палача, который приближался к нам.