не дожидаясь разрешения на путешествие от панов сенаторов. Но мой Генрих смеётся над этим и не думает отсюда двинуться. Это клевета.

Принцесса спросила, сильно ли он грустит по смерти брата, от боли, которую должна была испытать мать, тронутая этой смертью!

На этот наивный вопрос карлик не мог ответить, чем доказывал незнание отношений великой семьи. Объяснить же принцессе, что мать не любила сына, что сама устраивала заговоры против него, что брат не терпел брата и что радоваться мог его смерти… Крассовский не смел. Опустил глаза и молчал.

Когда это происходило у принцессы, внизу у короля в городе, постоянно менялись прибывающие и отъезжающие. Один француз за другим покидали Краков.

Среди них царила как бы какая-то паника, которая способствовала, что одни перед другими просились, требовали, умоляли, чтобы их отпустили во Францию.

Бельевр первый попрощался с королём, забрал письма и явно, в белый день, двинулся с великой поспешностью, но это объяснилось нуждой высылки через него уполномочивающих писем.

В действительности же ему было поручено приготовить для короля коней на дороге.

На Седерина и Ларханта нельзя было полностью положиться, так как король торопил, не давая им времени для приготовления замены упряжи.

Бельевр должен был ждать Генриха у границы. Об этом никто не догадался.

Вскоре за ним таинственно завязанные узелочки и коробочки, драгоценности, жемчуг, цепочки, что Генрих имел самого дорогого, – опасаясь, чтобы это не задержали, отправил, доверив надёжному Ardier des Issoires, который для безопасности должен был направиться другим трактом.

Наконец под вечер де Нефи был отправлен прямо в Вену, к императору, объявляя ему о скором прибытии короля.

В тот самый день, когда панов сенаторов обманывал заверениями, что вовсе не нужно спешить, что ждать будет терпеливо, пока сейм решит о выезде, король уже бесповоротно решился на побег.

Все приготовления к нему были сделаны.

По чрезвычайному движению и беспокойству на дворе можно было, на самом дел, догадаться о чём-то, и люди подозревали Генриха, но Тенчинский, епископ Карнковский, Зборовский громили тех, что смели даже допустить, чтобы хотел так позорно их обмануть.

Подкоморий был готов клясться за короля, жизнь давать за него; ругал и сопротивлялся, когда ему напоминали о том, что за королём надлежало следить.

Многие действительно были этого мнения.

Тенчинский, который сам никогда не лгал, рыцарское слово которого не было никогда нарушено, рвался к оружию за королевскую честь.

Также Крассовский, приобретённый и убеждённый, защищал Генриха.

По лицу французов можно было читать кто что хотел. Одни из них ходили мрачные как ночь, что, казалось, доказывает, что не ожидают скоро увидеть Парижа, другие бегали, спеша, теряя терпение, казалось, готовятся к дороге. Но некоторые из них могли быть высланы без короля, по правде говоря, многие из них с позволения, а несколько, возможно, без объявления, самовольно выскользнули.

У Седерина теперь было постоянно полно народа, а между Старой Мельницей и Вавелем как бы текло постоянное течение.

Только сам хозяин, казалось, специально показывался в воротах любопытным глазам, чтобы доказать, что ничего не делал и так особенно занят не был.

В течении дня Вилекье и Суврей несколько раз приезжали от него.

Французам, несмотря на это, казалось, что отличные приготовления были в тайне и никто ничего не догадался.

У принцессы в течении всей среды ожидали или посещение короля, или известия от него. Конецкий, однако, объяснял, что он так был занят с панами сенаторами, с французами, отъезжающими в Париж, занят составлением писем, совещаниями, отправкой, что ни минуты свободной не имел.

Поздним вечером, когда уже дамы собирались расходиться, а Анну крайчина отправить на отдых, объявили Талвоща.

Ждал он принцессу, бледный и грустный, как всегда. Она вышла к нему одна.

– Что ты мне принёс? – сказала она, приближаясь. – Наверное, ничего хорошего, и сомневаюсь, чтобы что-то новое. В замке тут сегодня судный день.

– О! И в городе не лучше, – отпарировал литвин, – пожалуй, хуже, потому что тут никто бы не решился говорить, что на рынке громко кричат.

Принцесса с любопытством приблизилась, Талвощ понизил голос.

– Нет сомнения, – сказал он, – что король скоро нас бросит.

– А! Басни это, – прервала Анна. – Был у меня Крассовский, король над этим смеётся и не думает спешить.

– Всё это на наше ослепление говорит и делает, – отозвался Талвощ спокойно. – Вольно вашему королевскому высочеству верить мне или нет, но я знаю о том наверняка, что Седерин королю и его товарищам коней готовит и что, ежели не сегодня, то завтра, ночью выскользнет.

Принцесса Анна сильно возмутилась.

– Мой Талвощ, – воскликнула она, – уж его таким заблуждением и клеветой не годится чернить без доказательства. Этого он не допустит! Этого не может быть!

– Это точно произойдёт, – сказал Талвощ, – я знаю о том лучше, а один способ, чтобы это предотвратить, короля избавить от позора и нас также избавить от боли и стыда – это заранее дать знать панам сенаторам. Я человек маленький, чтобы решаться на это, но не хочу иметь на совести, что, зная, хоть ваше королевское высочество о том не уведомил. Король сбежит…

Анна повторно встрепенулась.

– Не говори мне таких вещей, – сказала она Талвощу, – я давно заметила, что ты сердца к нему не имеешь, значит, легко веришь плохому. Люди плетут…

Литвин усмехнулся.

– А если подтвердится? – спросил он.

Какое-то время Анна стояла задумчивая.

– Если бы это подтвердилось, это взаправду было бы для нас великим несчастьем, но Бог знает, что делает, Ему доверимся. Я уже ничего слушать не хочу, – добавила она, давая рукой ему знак прощания.

– Будь здоров, мой Талвощ.

Литвин поклонился и ушёл.

Несмотря на это согласие с волей Божьей, когда принцесса вернулась к крайчине, горящий на её лице румянец и блестящие глаза, как бы испугом и беспокойством, выдавали, что душа была сильно взволнована.

Крайчина не узнала от неё ничего, потому что та сразу опустилась на колени на молитву.

В четверг в замке после отъезда нескольких французов было спокойней, а ни один новый посол не прибыл.

Предупреждённый король в течении всего этого дня прикидывался бездеятельным и равнодушным, движение около него прекратилось, французы сидели спокойно, некоторые из них спали, на запас, может, чтобы позже могли лучше выдержать бессонницу.

В городе, несмотря на это, раз брошенная весть, что король хочет сбежать, упорно держалась.

Около дома Седерина кружили любопытные, другие заглядывали в замок, искали предлоги, чтобы сюда попасть, подслушать и что-нибудь подсмотреть.

Капитан стражи Лархант, насколько мог и умел, не допускал тут разговора.

В течении всего этого дня Тенчинский почти