— Ладно. Спасибо. Я все понял. Спасибо за выпивку и за… все такое. Только теперь дай мне уйти, — проговорил Ионатан настойчиво, насколько вообще был способен проявлять настойчивость. — Я уже должен двигаться.

— Хорошо, мальчик. Давай двинемся.

— Что?

— Ты ведь хотел двинуться, не так ли? Так давай. Двинемся. Айда. Запряжем «Бурлака». Едем. Отправляйся в Петру. А мне нет до этого дела. Человек — хозяин своей жизни. Любой идиот свободен, как король. Пожалуйста, помирай себе на здоровье. Только возьми с собой это, ну, эту пластмассовую канистру, наполни ее холодной водой. Это такая фляга. Вот приладим ее хорошенько на спину, чтобы ты мне не отдал концы от жажды. Как зовут тебя, мальчик?

— Я… Меня зовут Азария.

— Врешь!

— Товарищ… Саша?

— Валяй. Я слушаю. Ври сколько душе угодно.

— Ты… не донесешь на меня?

— Ты маньяк! Стыдно! Тьфу! Умереть — это прерогатива! Конституция! Привилегия! Право человека! Я что, Сталин? Ой, мама! Ты не донесешь на меня? Не-не-не? — издевался старик плачущим голосом, словно подражая капризничающему ребенку. — Но если бы я был твоим отцом, то отстегал бы тебя по заднице, пока она вся не стала бы красной! Как у обезьяны! Будьте любезны, познакомьтесь: этот красавец — «Бурлак»! Глаз не оторвать! Верно?

Это был потрепанный джип. Одна из фар его почернела, словно глаз под черной повязкой, а вторая была просто разбита. Стекло в окне у водительского места было выбито, осталась лишь ржавая рама. На два изодранных сиденья, из которых торчали грязные клочья, было наброшено шерстяное армейское одеяло. Сзади Ионатан заметил канистры с бензином и водой, мерные красно-белые рейки, два теодолита, просмоленные веревки, тряпье, ящик с армейскими консервами, друзы кварца, окаменевший битум, обрывки старых газет. А прямо у него под ногами, на полу джипа, поскрипывали кусочки пасхальных опресноков, оставшихся после давно прошедшего праздника.

— Это «Бурлак», — засмеялся старик, обнажив белые красивые зубы. — «Бурлак» — отрада души моей. Некогда Черчилль вступил в Венецию, оседлав моего «Бурлака», но теперь он всецело принадлежит только нам.

Произнося все это, он помогал Ионатану разместить в задней части машины его снаряжение и оружие. Затем мотор залился горестным лаем, пронзительно взвыл, закашлялся — и джип рванулся с места, а Ионатана с силой дернуло вперед. Старик дал задний ход, маневрировал и вправо, и влево, двумя колесами смял пустую жестянку из-под подсолнечного масла, выбрался на дорогу и отправился в путь. Вел он машину с воодушевлением, лихо вписывался в повороты, с силой жал на педаль газа, изредка ударял ногой по педали тормоза и только к переключателю скоростей почти не притрагивался. При этом напевал про себя какую-то раздольную русскую мелодию.

Ехали молча. Вечерело.

Куда это он везет меня? А что, если прямо в полицию? Почему это всю жизнь ко мне липнут всякие сумасшедшие? Мой отец. И мама. Троцкий, Азария, Римона. Да и я сам. С расстояния в полтора метра, максимум, ну, сущий клоун, как можно промазать, стреляя в быка с такого расстояния? Я бы запросто попал и убил. Но он нарочно не попал, потому что смерть — это мерзость и дерьмо. Пресмыкайся, но живи! А зачем? Главное, я не сломался и даже имени своего ему не назвал. Но, возможно, и это он угадал, поскольку псих сумасшедший. Он вот-вот перевернет джип и прикончит нас обоих прямо на месте. Который теперь час? Уже начинает темнеть. Все равно завтра на рассвете я уже буду мертв. Это последний вечер. Ну и хорошо. Х-х-р-р-р-р! И сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время. Меня там ждут. Но не будут ждать бесконечно. Еще немного — и я приду. Быть холодным и незыблемо спокойным.

— Который час?

— Сынок, — сказал Тлалим, — у тебя еще есть время. Бедуины из племени аталла никуда не денутся. Я, к слову сказать, восемь лет тому назад побывал там. В Петре. Если разобраться, это всего-навсего развалины. Груда камней, как и все руины. Петра не Петербург. Руины, и все тут.

Ионатан не удержался:

— Как же тебя там не зарезали?

— Дурачок, — засмеялся старик, — племя аталла меня не считает за еврея. Да и в самом деле, я уже вроде бы и не еврей. Дервиш. Юродивый. Да и среди наших тоже — ты поспрашивай здесь о Саше. Тебе расскажут, как он верхом на верблюде, подобно праотцу нашему Аврааму, добрался до Петры, и племя аталла его и поило, и кормило, и девушки их плясали перед ним всю дорогу. Я, дорогуша, уже вовсе и не еврей. Я даже уже и не человек. Черт лысый. Знаток пустыни. Жизнь — нажрался ею досыта. А женщин боготворил. Водку пил как лошадь. Подлецы расставляли мне ловушки, а глупцы отравляли жизнь. Но я никогда не отчаивался. Никогда! Послушай, золотой мой, стоит ли тебе отправляться ко всем чертям? Давай-ка ударимся в загул, а?

Ионатан сказал:

— Высади меня, пожалуйста, перед Бир-Мелихой. И забудь, что вообще встречал. Я никому не обязан давать отчет. Моя жизнь — она только моя.

— Философ! — воскликнул старик, внезапно возликовав, словно читающий мысли маг, который получил подтверждение, что все угадал с потрясающей точностью, и теперь раскланивался перед невидимой толпой поклонников: — Твоя жизнь — она твоя! Оригинально! Здорово! Ну и что с того? Твоя жизнь принадлежит мне? Или черту? Конечно же, она твоя, красавец. Ступай себе с миром, бедняга. Ой, мама, какую же подлость учинили они тебе, эти разбойники, что ходишь ты с такой физиономией? Негодяи! Да истребится имя их! А ты, пожалуй, ступай ко всем чертям! Но только послушай: вернись этой же ночью. Вернись к Саше. Потихоньку перейди границу, побывай в Заиорданье, не беда, но помни: шоссе на иорданской стороне не пересекай ни в коем случае. Просто поверни назад и возвращайся. А? Прекрасно. Молодец! Имя мое запомнишь? Тлалим! Это просто! Саша! Возвращайся среди ночи в мой королевский дворец, живи у меня, сколько захочешь, без церемоний, день, неделю, два года, пока не почувствуешь, что эти подлецы уже получили должный урок, оплакали тебя горючими слезами и впредь станут относиться к тебе с подобающим уважением. А пока у меня есть для тебя маслины, фиги, финики и матрац с виссоном и пурпуром, да и выпивки нам вполне хватит. Я убежденный вегетарианец. Каннибал, но вегетарианец. И обретешь ты у меня другую физиономию. Новую. Бороду ты уже отращиваешь. Никто тебя не узнает. Захочешь — будешь крутиться со мной, станешь помощником землеустроителя. Оседлаем «Бурлака» и объездим вдвоем всю неоглядную пустыню, и будешь ты вице-королем. Не захочешь — не беда: у меня можно просто валяться на спине целые дни напролет, а ночью можешь исчезнуть — держи свой колышек повыше и помешивай им сладчайший мед, что водится у наших девушек. Никто на свете не узнает, что ты живешь у меня. Ты вернешься?

— Останови здесь, — сказал Ионатан. — Дай мне сойти.

— Ой, мама, — вздохнул старик. — Снова черт победил меня.

Джип остановился, на сей раз плавно, а не резко. Ионатан забрался в заднюю часть машины, стал выбрасывать на песок у обочины свое снаряжение: рюкзак, одеяла, штормовку, канистру с водой, спальный мешок. Затем спрыгнул сам, с «Калашниковым» в руке. Старик не удостоил его взглядом, он сидел за рулем, обессиленный, голова поникла, борода всклокочена — казалось, вся мировая скорбь обрушилась на плечи этого высокого худощавого человека с копной седых волос и пышной белой бородой.