Взяв у него посылку, я зашагала к дому. В этот вечерний час почти во всех окнах горел свет. Электрический свет всегда меня успокаивает, он гораздо теплее и нежнее полуденного солнечного сияния. Я глядела на освещенные окна, и мое черное, хмурое отчаяние постепенно переходило в прозрачную грусть. Отдаваться грусти было приятно. Я грустила, замкнувшись в своем коконе, и украдкой наблюдала за чужой жизнью. Что там творится, за этими окнами?… Мне вдруг стало завидно. Там живут люди. Живут, любят друг друга. Сами создают свою жизнь и свою любовь. Интересно, счастливы ли жены, превратившиеся в бабочек?

У подъезда я встретилась с господином Асаем, мужем той женщины, для которой была посылка. Взяв у меня сверток, он страдальческим голосом сказал:

— Значит, моя Мари опять заказала себе платье! Неужели для женщин такое значение имеют наряды?

Супруги Асай поженились всего полгода назад и сразу же получили квартиру в нашем доме.

— Ладно уж, пусть наряжается, — продолжал он. — Это все же гораздо лучше, чем превратиться в бабочку. Я не скажу ей ни слова, буду молчать. Знаете, мне ужасно не хочется, чтобы моя жена стала бабочкой. Мы ведь женаты всего полгода, у нас сейчас самая счастливая пора. Мари еще не успела устать от супружеской жизни, и, пожалуй, ей нет никакого смысла превращаться в бабочку. Но я все равно буду предельно осторожным и внимательным — ведь женская душа потемки…

Попрощавшись с господином Асаем, я пошла к себе. Мужа еще не было дома. Сегодня, как всегда, он, наверно, засидится в своем ателье и придет поздно. Я зажгла свет, но веселее мне не стало. В пустой квартире все — и стены и мебель — дышало грустью. Я бессильно опустилась прямо на пол посреди комнаты, не в состоянии даже приготовить себе ужин. Почему свет в чужих окнах кажется таким заманчивым, а в нашей квартире, проникая всюду, вплоть до потайных уголков моей души, не создает никакого уюта?… Как уныло в наших комнатах, какие тусклые краски — будто все умерло. На одной площадке со мной живут две счастливые женщины: госпожа Накамура превратилась в бабочку, госпожа Асай сейчас, наверно, примеряет новое платье. И возможно, ее муж вполне искренне восхищается этим платьем. А я сижу одна в пустой квартире. Стены комнаты и стены моего кокона отделяют меня от жизни других людей. И то же самое будет, когда вернется Саймура, — я все равно останусь в полном одиночестве, в изоляции. Если я сейчас вонжу нож себе в грудь — разумеется, я не стану этого делать, не стану марать рук, ведь некоторые насекомые сами подыхают в своем коконе, — никто и не узнает о моей смерти…

Я вдруг разволновалась. Вышла на улицу, бесцельно побродила по ночному городу. Нет, мне не хотелось умирать одинокой, никем не замеченной.

В один прекрасный день после долгого перерыва у нас появился Тадзима. Должно быть, и до него дошли слухи о бабочках. Взглянув на меня, он разочарованно произнес:

— А я-то радовался, думал, ты уже стала бабочкой…

— Она пишет пьесу «Сезон бабочек», — вместо меня ответил ему Саймура, — так что ей самой никак нельзя превращаться в бабочку.

— Знаю, знаю! Но какая жалость! Писать о бабочках и не иметь права превратиться в бабочку!.. Я считаю, что все женщины должны стать бабочками, прелестными, сверкающими, нарядными. Смотришь на них и испытываешь радость.

Это было сказано явно назло мне. С тех пор как я вышла замуж за Саймуру, Тадзима начал говорить со мной в ироническом тоне. Ирония с каждым днем становилась все более язвительной, а его взгляд выражал смесь презрения и жалости. Я промолчала и пошла на кухню приготовить кофе. Зачем он пришел? Конечно, Тадзима — племянник Саймуры и имеет право бывать у нас, но меня это не устраивало.

— Что хорошего в бабочках? — возразил мой муж, который терпеть не мог бабочек. — Легкомысленные, непостоянные существа. Обожают, когда ими любуются и восхищаются. А чем восхищаться-то? Они ведь прямое олицетворение женского тщеславия и безнравственности.

— А разве безнравственность с нашей, мужской, точки зрения не является символом женственности? Ведь тщеславие и непостоянство — главное оружие женщины. Женщина не может тягаться с мужчиной физической силой, да, наверно, и умом тоже. Но если женщина непостоянна, она всегда выиграет в любовном турнире. Сколько героев, сколько великих людей пали жертвами женского непостоянства и вероломства! Это же прописная истина, подкрепленная множеством исторических фактов. Так было во все времена и у всех народов, на западе и востоке… И почему вы, дядя, так ополчились на бабочек? Может, вы их просто боитесь?… Юми мне говорила, что ей очень бы хотелось соблазнить такого человека, как вы. По-моему, и вы к ней неравнодушны.

Когда я подала кофе, Саймура молча улыбался и чистил свою трубку. А Тадзима, бросив на меня взгляд, продолжал болтать. Совсем разошелся!

— Ну что мне с вами делать, дядя! То я должен подыскать вам жену, то подбирать натурщиц. А обо мне кто позаботится?… Но вы должны учесть одну важную деталь — не все женщины такие скромницы, как ваша жена.

Я знала эту девушку, Юми. Она была натурщицей, которую рекомендовал мужу Тадзима. Совсем еще молоденькая, удивительно свежая, она беспрестанно и беспричинно смеялась. Распущенные, ниспадающие на лоб и плечи волосы очень шли к ее наивному личику. Но порой она вдруг делалась задумчивой и серьезной, как пожилая, много пережившая женщина. Юми привыкла быть в центре внимания и держалась у нас совершенно свободно — свободнее всех наших знакомых! Она не раз приводила нас в замешательство своими выходками. Однажды во время оживленного разговора о недавней выставке картин Юми оборвала нас на полуслове, поднялась и заявила, что идет домой. Язычок у нее был острый. Она любила вышучивать мальчиков, своих приятелей. Мы не могли удержаться от смеха, слушая про них всякие фантастические истории. Скажу откровенно: эта девушка внушала мне немалую тревогу.

— По-моему, именно Юми должна в первую очередь превратиться в бабочку…

Совершенно неожиданно для себя я высказала свою тайную мысль.

— А зачем этой девчонке превращаться в бабочку? Она и так порхает по жизни, как бабочка. Ее ничто ни с кем не связывает, — безапелляционным тоном возразил Тадзима, и я замолчала.

— Фигурка у нее вроде бы неплохая…

— Ах, дядя, фигура — фактор непостоянный! Кто знает, надолго ли Юми сохранит свою фигуру.

Нисколько меня не стесняясь, они начали говорить о Юми. Замечание Тадзимы о ее фигуре опять-таки было сделано в расчете