Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я думала, что мне удалось убедить Тадзиму, что он поверил в мое счастье. Но он только усмехнулся, не принимая всерьез все мои заверения.
— Ты боишься быть несчастной, поэтому и притворяешься счастливой — и перед собой, и перед другими. Не может быть, чтобы такая жизнь, как сейчас, тебя удовлетворяла.
Я почувствовала, что он прав — по крайней мере наполовину, — но торопливо начала возражать. Однако Тадзима безжалостно нанес мне еще один удар. Играя пачкой сигарет, с абсолютно безразличным видом, словно речь шла о постороннем лице, он произнес:
— Да будет тебе! Я ведь отлично знаю моего дядюшку, И все про него знаю, все пикантные подробности… Поняла?
Его слова прозвучали неожиданно резко. Настолько резко, что я в этот миг не почувствовала ни удивления, ни горечи. Наверно, я застыла, как изображение внезапно остановившегося фильма на экране телевизора, — немая, с окаменевшим лицом, погруженная в вязкую пустоту тягучего времени. И все же слова Тадзимы острыми иголками вонзились в мой кокон. И я, пытаясь защититься от их уколов, съежилась, сжалась в комочек и обеими руками ухватилась за мой с таким трудом созданный покой, заключенный в готовую рассыпаться скорлупу.
Я поняла, на что намекает Тадзима. Но дело было не в этом, совсем не в этом! Я все знала еще до свадьбы, да н Саймура не скрывал от меня некоторых сторон своей личной жизни, сказал, что никогда не станет ограничивать мою женскую свободу. Но я хотела духовной близости с Саймурой. Такой духовной близости, когда просто немыслимо думать о каком-то Тадзиме. Ведь мы муж и жена! Но бывает ли вообще духовная близость, даже при самой большой физической близости? Или это иллюзия, созданная моим воображением? Я гоняюсь за иллюзией, и, чем упорнее гоняюсь, тем дальше она от меня отодвигается… Или я сама во всем виновата — слишком уж невнимательно относилась к своим супружеским обязанностям и в результате потеряла право на любую близость с мужем?… Значит, мне остается одно — только мое я, обреченное на ожидание собственной гибели.
Тадзима, кажется, понял, что переборщил. Он сидел молча, стараясь не встречаться глазами с моим взглядом.
— Значит, ты ходишь к нам только потому, что тебе интересно наблюдать за нами?
— Да нет же, нет! Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…
Я напряженно ждала продолжения. Мне казалось, что между нами наконец-то наметилась тропинка, тонкая, как след иглы…
Но в это время раздался лихорадочный стук в дверь. Я услышала голос Асая:
— Саймура-саи!.. Беда!.. Умоляю, откройте скорее!
Мы бросились в переднюю, распахнули дверь. Асай, заикаясь, сказал:
— Мари превратилась в бабочку… Я отвернулся на полсекунды, она и превратилась…
Я не знала, как утешить этого несчастного. Мы пошли К нему посмотреть.
Нам не пришлось искать бабочку, мы сразу ее увидели.
— В асагимадару превратилась! Видите, какая красивая… — Лицо Асая немного посветлело.
Асагимадара, точно такая же, какую мы совсем недавно видели в коллекции, легко порхала, сверкая на солнце изящными, только что раскрывшимися крылышками. Она действительно была хороша. Мы изумленно замерли и некоторое время любовались ее свободой, радостью и совершенством формы.
Асай смотрел на нее не отрываясь. Его глаза блестели.
— Прелесть! Какая прелесть! Я и не подозревал, что Мари может быть такой соблазнительной… — бормотал он.
— Говорят, все женщины ведьмы, но… — сказал Тадзима, оборачиваясь ко мне.
Я не стала его слушать.
Еще одна женщина-жена превратилась в бабочку… Я стою посреди залитого вечерним солнцем цветущего луга. Вокруг летают бабочки. Их тысячи, сотни тысяч. Во мне что-то шумит, как морской прибой… Я застыла, чтобы Тадзима не услышал этого шума… Восторг, тот давний, испытанный в детстве… Нет, нет, он никогда не повторится… Но нечто похожее на него начало во мне зарождаться.
Забыв о пашем присутствии, Асай забегал по комнате — вслед за порхающей бабочкой. Его голос вдруг стал хриплым и прерывистым, словно он задыхался от страсти.
— Мари, Мари!.. — повторял Асай. — Дорогая моя, я все понял, ты права, права!.. Только не покидай меня, не улетай от меня! Я не могу без тебя, теперь не могу…
Мы с Тадзимой молча вышли и у дверей распрощались. Еще секунду назад мне хотелось поскорее остаться одной, но сейчас, переступив порог своей пустой квартиры, я почувствовала приступ нестерпимой тоски. Помню, до замужества, когда я жила в маленькой тесной комнатенке, меня однажды охватила такая же острая тоска. Проводив Тадзиму, я тогда присела к столу и, уронив голову прямо на огрызки фруктов, разрыдалась. У меня не было сил даже убрать посуду. Хотелось только одного — плакать, плакать. От безысходности, от жалости к себе, Тадзима снова ушел, так и не посмев прикоснуться ко мне. Сколько раз я мечтала сама раскрыть ему объятия, но все не могла решиться. Очевидно, я бываю смелой и свободной только во сне. Что же меня удерживает, что сковывает с такой силой, что я даже шелохнуться не могу?…
Вдруг я вспомнила недавние слова Тадзимы: «Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…» Никогда он не говорил таким серьезным тоном. Но лучше бы он теперь молчал. Теперь уже поздно. Я жена Саймуры, и только Саймура может мне помочь. Тадзима трус. Когда-то я мечтала, что он разобьет мой кокон, но он не сделал этого. У него хватает смелости только на то, чтобы наносить мне жестокие уколы, вонзая иголки в неуспевшую окончательно затвердеть оболочку. Но это же очень легко — колоть другого. Для