Вскоре Крандиевская-Толстая, Айседора и Сергей Александрович увиделись снова, на этот раз по просьбе Алексея Максимовича Горького, который хочет ближе познакомиться с Есениным. Встречу устроили 17 мая: завтрак в пансионе Фишер, где семья Толстых снимала две большие меблированные комнаты. В одной гостиной накрыли стол, в другой заперли возмущенного родительским беспределом Никиту. Потому как Дункан, понятное дело, уже успокоилась и оправилась после первой встречи, но бог ее знает, что произойдет, появись вдруг этот постреленок перед столь ранимой гостьей.

Есенина посадили рядом с Горьким, этим двоим было о чем поговорить, рядом с хозяйкой дома устроился поэт Кусиков179, увязавшийся за Есениным, Алексей Николаевич вызвался ухаживать за Дункан, то и дело подливая в ее стакан водку.

«– За русски революсс! – шумела Айседора, протягивая Алексею Максимовичу свой стакан. – Ecoutez (слушайте), Горки! Я будет тансоват seulement (только) для русски революсс. C’est beau (это прекрасно) русски революсс!

Алексей Максимович чокался и хмурился. Я видела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он нагнулся ко мне и сказал тихо:

– Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал – удачную премьеру. Это она – зря. – Помолчав, он добавил: – А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза», – пишет в своих воспоминаниях Крандиевская-Толстая.

А вот как вспоминает о встрече сам Алексей Максимович: «…У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием ее тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости.

Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице ее застыла ничего не говорящая улыбка.

Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно».

Разговор двух литераторов шел натянуто, Есенин стеснялся Горького, кроме того, они с Дункан переживали не лучшее время, частые скандалы с рукоприкладством, многократные попытки Сергея Александровича сбежать от Айседоры, его письма к ней, в которых поэт сообщал супруге о том, что никогда больше не вернется. Эти письма Дункан получала обычно после того, как их автор, набегавшись по городским забегаловкам, мирно спал в супружеской постели или на коленях просил прощения. Она прощала ему и побои, и швыряния в нее сапогами, и мат. То и дело нежно повторяя на ломаном русском: «Сергей Александрович, я лублю тьебя».

«Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на нее, морщился», – Горький подмечает разницу, несоответствие, бросающееся в глаза безобразие этого неравного союза. Но был ли Горький прозорливцем? Мог ли по одной встрече составить единственно верное представление об этой невероятной паре? Постигнуть всю глубину отношений двух таких разных гениев? Сколько вполне счастливых семей в минуты ссор кажутся окружающим злобными монстрами? Но Алексей Максимович не считает нужным разбираться в ситуации:

«…И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но все-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха.

Потом Дункан, утомленная, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся». В тот день Есенин читал свои стихи, которые произвели на Горького глубочайшее впечатление. Вечером все решили отправиться в луна-парк, Айседора выглядела уставшей, ее не тянуло ни на аттракционы, ни в комнату смеха. Величественная и надменная, она восседала посреди уличного кафе перед кружкой пива и порцией жареных сосисок. Вполне обычный ассортимент для немецкого города, за малым исключением, на всех столах было то же самое. Есенин и Кусиков убежали кривляться перед оптическими зеркалами, Горький старался забиться в угол, его часто узнавали, а именно сейчас писателю не хотелось общаться с незнакомыми людьми.

Грохот летящих по деревянным скалам вагонеток с визжащими людьми, музыка, лязг, крутящиеся огни, первым не выдержал Алексей Максимович, которого в очередной раз узнали. Пара толстых вежливых бюргеров со своим пивом и гренками возжелала приобщиться к русской культуре в лице многострадального Горького. Извинившись перед четой Толстых, кивнув Айседоре, писатель убежал, сославшись на наспех придуманное важное дело.

Сердечно распрощавшись с Горьким, Есенин грузно плюхнулся на стул подле Айседоры, облокотившись обеими руками о стол. Он был сильно пьян, не весело пьян, а тяжело, депрессивно по-русски, рядом с приятелем спешил нарезаться вездесущий Кусиков. Айседора восседала за столом с философским выражением лица, не пытаясь ни остановить своего избранника, ни, оскорбившись, уйти прочь. Совсем скоро им предстоит, минуя развод, пожениться во второй раз, с целью получения виз во Францию – те еще хлопоты. Об этом Сергей Александрович пишет И. Шнейдеру 21 июня: «Никакой революции здесь быть не может. Все зашло в тупик… Изадора вышла за меня замуж второй раз, и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина».

«Ты вот спрашиваешь, что делал я за границей? Что я там видел и чему удивился? – передает слова Есенина Всеволод Рождественский180 в своей повести “Сергей Есенин”. – Ничего я там не видел, кроме кабаков да улиц. Суета была такая, что сейчас и вспомнить трудно, что к чему. Я уже под конец и людей перестал запоминать. Вижу – улыбается рожа, а кто он такой, что ему от меня надо, так и не понимаю. Ну и пил, конечно. А пил я потому, что тоска загрызла. И, понимаешь, началось это с первых же дней. Жил я сперва в Берлине, и очень мне там скучно было…»

Через несколько дней после памятной встречи в квартиру Толстых ворвался Кусиков. Срочно понадобилось занять сто марок. Не для себя, для Есенина. Получив деньги, хихикая и пританцовывая на месте, сообщил, что Сергей Александрович сбежал от своей Сидоры и теперь прячется в небольшом пансионе на Уландштрассе. «Сколько в Берлине и окрестностях пансионов? Не сосчитать. Не найдет, нипочем не найдет. Только и вы уж не выдавайте»181.

Маленькая гостиница семейного типа, с крошечной столовой на три-четыре столика, кружевными салфетками и вышитыми занавесками на окнах, где в любое время дня и ночи можно мирно посидеть у пылающего камина, выкурить сигару, испить чашечку кофе.

Ночью Есенин и Кусиков пили пиво в общей столовой, в пижамах, длинных халатах и тапках на босу ногу, мирно, по-домашнему, время от времени передвигая шашки. Как вдруг в спящий дом ворвалась Айседора. Два дня поисков не прошли даром, и, объехав все пансионы на машине, на третий – роковой день она-таки обнаружила следы беглого муженька.