Что-то затрещало, и через мгновение отчетливый голос произнес:

«Я готов начать предварительное следствие». Это говорил прокурор.

«Я никогда не буду свидетельствовать против Рафаэля, даже под пытками…»

Голос Сальваторе Гарибальди пропал, послышался треск, стало тихо, потом голос снова появился — но слабый, словно за закрытой дверью.

«…с дульным тормозом и ракетные установки без отдачи… и до черта мин — противопехотные, мины замедленного действия, противотанковые… Рафаэль бы никогда… как в Руанде, ему это все равно. Там были дубинки и мачете — на этом денег не заработаешь. Но когда в Конго все перевернулось, он захотел присоединиться — решил, что там дело пойдет поживее. Сначала он вооружил правительство Руандийского патриотического фронта, чтобы подорвать силы Мобуту, а потом принялся закачивать тяжелое оружие хуту, чтобы столкнуть их с Патриотическим фронтом».

Сквозь шум прорвался странный писк, оборвался, и снова послышался голос генерала.

Генерал задыхался; он что-то пробормотал, и потом его голос снова зазвучал совсем близко:

«А насчет кошмара… я не мог поверить, что это происходит на самом деле. Я стоял рядом и держал ее потную ручку… Моя дочка… ей было четырнадцать. Такая красивая, нежная… Рафаэль… он сам все сделал, хотел резать ножом, кричал, что сделает мой ночной кошмар реальностью. Немыслимо».

Что-то странно затрещало, как будто послышался крик, лопнуло стекло, в записи пошли помехи.

«Почему некоторым хочется делать такое… Он взял мясницкий нож у телохранителя… дочкино лицо, ее милое…»

Гарибальди громко зарыдал, что-то простонал, потом прокричал, что не хочет жить…

Раздалось потрескивание, и запись кончилась. В кабинете Элиассона воцарилась тишина. Через окошки, выходящие на зеленые холмы Кронобергспаркена, в кабинет проникал легкомысленный свет.

— Эта запись, — сказал Карлос после недолгого молчания, — сама по себе она ничего не доказывает… в самом начале он говорит, что не собирается свидетельствовать, так что, подозреваю, прокурор закрыл предварительное расследование.

— Спустя три недели после этого телефонного разговора голову Сальваторе Гарибальди нашел в Риме какой-то собачник, — сообщила Анья. — Она валялась в канаве на Виале Гёте, позади ипподрома.

— А что там с дочерью? — тихо спросил Йона. — Что с ней случилось?

— Четырнадцатилетняя Мария Гарибальди до сих пор числится пропавшей без вести, — сухо ответила Анья.

Карлос вздохнул, буркнул что-то, подошел к аквариуму, с минуту смотрел на своих макроподов, потом повернулся к собравшимся.

— Ну и что прикажете делать? Вы не можете доказать, что оружие и боеприпасы отправляются в Судан, вы никак не можете связать исчезновение Акселя Риссена с Рафаэлем Гуиди. Дайте мне хоть какую-нибудь зацепку. Я могу поговорить с прокурором, но мне нужно доказательство, а не просто…

— Я знаю, что это он, — перебил Йона.

— …а не просто слова Йоны! — обозлился Карлос.

— Нам нужны полномочия и ресурсы, чтобы арестовать Рафаэля Гуиди за нарушение шведских и международных законов, — настаивал комиссар.

— И еще вам нужны доказательства.

— Мы их найдем.

— Вам придется убедить Понтуса Сальмана выступить свидетелем.

— Сегодня мы привезем его, но, подозреваю, его трудно будет заставить свидетельствовать, он все еще очень боится… так боится, что едва не покончил с собой.

— Но если мы арестуем Рафаэля, Сальман, возможно, осмелится заговорить. В смысле — когда успокоится, — предположила Сага.

— Нельзя просто так задержать человека вроде Рафаэля Гуиди. Нет ни доказательств, ни свидетелей. — В голосе Карлоса звучала настойчивость.

— Так что же нам делать?

— Надавить на Сальмана — это все, что мы можем.

— Боюсь, что Риссен в опасности, — сказал Йона. — У нас очень мало времени…

Все трое замолчали и повернулись к двери. В кабинет входил прокурор Йенс Сванейельм.

В машине было прохладно из-за кондиционера. Сальман чувствовал, как дрожат лежащие на руле руки. Он был уже посреди моста Лидингёбрун. Финский паром отходит от пристани, кто-то жег листья позади сада Миллеса.[47]

Всего два часа назад он сидел в своей лодочке и пытался засунуть дуло дробовика себе в рот. Во рту все еще ощущался вкус металла — как пугающее воспоминание, как скрежет железа по зубам.

Женщина с торчащими во все стороны волосами спустилась к домику вместе с комиссаром; она пригласила его подплыть поближе, словно собираясь поведать ему нечто важное. Женщине было около сорока. Панковская прическа из синих волос и красная губная помада.

Когда он сидел напротив нее в серой комнатушке, то узнал, что ее зовут Гунилла и что она психолог.

Гунилла серьезно заговорила с ним о дробовике, о том, что он собирался сделать, отплывая к центру озера.

— Понтус, почему вы хотели умереть?

— Я вовсе не хотел умереть, — честно ответил Сальман.

В маленькой приемной стало тихо. Потом они продолжили разговор; Сальман отвечал на вопросы психолога, все больше убеждаясь в том, что он вовсе не хотел умереть, что гораздо больше ему хотелось сбежать… и тогда он стал думать о том, чтобы куда-нибудь уехать. Просто исчезнуть, начать совершенно новую жизнь, стать кем-то другим.

Машина проезжала по мосту. Сальман взглянул на часы и ощутил, как в груди ширится чувство теплого облегчения. Самолет Вероник к этому часу уже должен был покинуть воздушное пространство Швеции.

Они с Вероник говорили о Французской Полинезии, и он в своих мечтах видел жену — вот она выходит из здания аэропорта с голубым чемоданом в руке, придерживает широкополую шляпу — дует сильный ветер.

Почему бы и ему не уехать?

Все, что ему нужно — это поскорее вернуться домой и забрать паспорт из ящика стола.

Я не хочу умирать, подумал Сальман, глядя на шумящие за окном машины.

Он уплывал все дальше в озеро, чтобы спастись от кошмара — но просто не смог выстрелить в себя.

Сяду на любой самолет, думал он. Могу отправиться в Исландию, Японию или Бразилию. Если бы Гуиди действительно хотел убить меня, вряд ли я сейчас был бы жив.

Сальман въехал на дорожку, ведущую к гаражу, и вылез из машины. Вдохнул запах нагретого солнцем асфальта, выхлопных газов и зелени.

На улице никого. Все на работе, детям еще несколько дней ходить в школу.

Понтус отпер дверь и вошел. Свет в доме был выключен, жалюзи опущены.