После убийства в Праге летом этого года шефа Главного управления имперской безопасности Гайдриха, должность начальника главка оставалась вакантной. Рассматривались несколько кандидатов, в том числе и Мюллер, и все ожидали решения по этому вопросу самого Гитлера.

Против Мюллера тайно интриговал Борман. Руководитель партийной канцелярии и верхушка СД были против шефа гестапо, так как знали, что в течение ряда лет он собирает компрометирующие материалы на членов партии в связи с превышением ими полномочий или совершением других правонарушений. Гайдрих был единственны в высшей нацистской иерархии, который всегда его поддерживал. Теперь приходилось рассчитывать только на свои силы.

— Черт с ней, с должностью, Генрих! — воскликнул Шольц. — Тут надо думать, как голову сберечь. Если об этом узнает фюрер, последствия могут быть самые неожиданные.

— Я знаю и над этим думаю, — сказал Мюллер. После некоторого молчания, он добавил. — Я приказал Копкову без шума его арестовать и поместить в одной из камер нашего управления. Знать об этом будет ограниченный круг надежных людей.

— У кого он работает?

— У Гуппенкотена. Которому придется все рассказать, но он парень с головой, надежный. Опасен Шелленберг, тот, если узнает, сразу же побежит к Гиммлеру. Но я думаю, если с ним предварительно поговорить, он тоже будет молчать. Ведь этот Леман был у него заместителем, когда Вальтер возглавлял контрразведку.

— А кто его выдвигал?

— Да я, кто же еще. А как было его не выдвинуть. Старейший работник гестапо, безупречные характеристики, работал против Советов. Проверял его в течение года, ничего подозрительного не обнаружил. В тридцать девятом покойный Гайдрих выдвинул на должность начальника отдела контрразведки, вместо Беста, этого проныру Шелленберга. Ну, я под видом помощи молодому, неопытному начальнику отдела, подсунул ему своего человека Лемана, чтобы он приглядывал за ним. Работал он хорошо, претензий не было, но где-то через год у него серьезно обострилась старая болезнь. Пришлось его заменить. Мы подобрали ему подходящее место, сделали его ответственным за документацию в отделе. Представляешь, какой поднимется шум, если все это всплывет?

— Да, дрянь дело, — согласился Шольц. — Его нужно замять. Нет человека и нет проблемы.

— Я тоже так думаю, — согласился Мюллер. — Ну ладно, давай что-нибудь почитаем.

Мюллер открыл книгу, а Шольц, собрав всю посуду, ушел на кухню.

Мюллер попытался читать, но очень быстро понял, что это ему не удается. Перед его глазами постоянно стояли два выпученных от ярости глаза Гитлера, его искаженный в крике рот. Он отогнал это видение и попытался сосредоточиться на чтении, но через несколько минут обнаружил, что снова и снова читает одну и ту же страницу, а в голове, как на испорченной пластинке, повторяется: «Пригрели предателя, пригрели предателя…» Он откинул голову назад, отгоняя виденье, прекратил бесполезные попытки читать и все крутил машинально в руках шахматную фигуру, не зная, как освободиться от этого дьявольского наваждения.

— Шольц! — позвал Мюллер друга.

— М — м? — Шольц, увлеченный изучением иллюстрированного журнала с полуобнаженными женщинами в фривольных позах, никак не мог оторваться.

— Давай пойдем поедим.

— Еще раз? — Шольцу явно не хотелось отрываться, от интересного занятая.

— Идем. Еще не поздно. Выпьем по рюмке коньяку.

Мюллер решительно поднялся, бросил на столик шахматную фигурку и направился на кухню. Шольц нехотя поплелся следом. Они потом долго сидели на кухне, неторопливо потягивая коньяк и дымя сигарами, лениво перебрасываясь словами.

Вечер выдался на редкость спокойный, со службы никто не звонил. Наконец Мюллер заявил:

— А теперь я пойду отдохну.

К своему удивлению он быстро уснул крепким сном. Утром встал бодрым и отдохнувшим. Умываясь после бритья, одевая привычную одежду, он ощущал во всем теле необычную легкость. Вчера случилось неприятное событие, но теперь все это позади и воспоминания о неслыханном поведении одного из чиновников можно со всеми другими отвратительными новостями с Фронта выбросить на помойку. Он уже придумал, как он будет действовать, чтобы не дать врагам повода заняться против него интригами.

В это декабрьское утро Вилли Леман встал по обыкновению рано. Он любил утром спокойно, не торосясь заниматься свои туалетом и, потихоньку сбрасывая ночную сонливость, приходить в себя. Сегодня, намыливая перед бритьем щеку, он думал о событиях на фронте, где обстановка для германской армии складывалась все хуже и хуже и, несмотря на геббельсовскую трескотню, он был уверен, что страну ожидают еще большие несчастья. Чем больше он над всем этим размышлял, тем больше склонялся к мысли, что со службы в гестапо, пока еще не поздно, надо уходить и переезжать в Швибут, где можно будет отсидеться до лучших времен.

О восстановлении связи с русскими он уже не думал. После начала войны и интернирования всего персонала Советского представительства, его связь с куратором Борисом прервалась. Тогда, во время последней встречи за двое суток до начала войны, они оговорили условия, по которым русские могут с ним связаться. Никогда Вилли не забыть этой последней встречи, когда они, как два боевых товарища, обнялись на прощанье и выразили надежду на скорую победу правого дела.

Но вот прошло уже более полутора лет, но от русских не поступало никаких известий. В этой кровавой бойне, которая заварилась на огромных просторах России, русским друзьям, как ему казалось, было сейчас просто не до него. Их занимали более важные вопросы.

Завтракали они с Маргарет в полном молчании. Обстановка в стране, все возрастающие трудности с питанием, не побуждали к пространным разговорам, а тем более, к спорам. Теперь они рады были каждому, благополучно прожитому дню. Уходя, он предупредил, что сегодня задержится: воспалился зуб и нужно было посетить дантиста.

Рабочий день на службе прошел спокойно, без происшествий. Вилли работал с документами и отвлекался лишь тогда, когда надо было сходить в туалет или в столовую, на обед. В половине пятого он собрался и поехал на прием к врачу.

Стоматологический кабинет был пуст, в приемной ни одного больного, а раньше в ней всегда было полно посетителей.

Доктор Шмидт сам провел его в кабинет и усадил в кресло. Через час Вилли с большим облегчением вышел от врача и направился к автобусной остановке.

Дома он занялся газетами, машинально без аппетита, больше по привычке, поужинал. Около половины девятого раздался телефонный звонок. Звонил дежурный, предупредил, что Вилли срочно вызывают на работу и что машина за ним уже послана.

— Кто это звонил? — поинтересовалась Маргарет, которая уже разделась и готовилась лечь в постель.

— Со службы, наверное, что-то случилось, уже выслали машину.

Он одел свой теплый зимний костюм, проверил документы, по привычке сунул в боковой карман «вальтер» одел пальто, шляпу и вышел.