главным лакомством был сахар. Утром приходишь на завтрак, на твоём месте на столе чайная ложечка сахара насыпана. Я обычно хлеб в сахар макала и ела. И на всём столе такие горочки. Некоторые не съедали, в бумажечку завернут, а потом растягивают удовольствие, ходят и языком лижут. Другие под подушку прятали. Случалось, друг у друга воровали. Обворованный стоит, плачет. У заведующей Анны Ивановны был ремень на провинившихся. Широкий, толстый. Обязательно дознается, кто украл. И отходит его ремнём по заднице. Строгая была. Я не хвалюсь, но была девочкой способной: отлично училась, вышивала, пела, на вечерах выступала. Заведующая ко мне хорошо относилась. То пряничек даст, то конфетку. В приюте нас воспитывалось до тридцати человек. У мальчиков отдельная комната, у девочек отдельная. Жили дружно.

– Детдом у нас тоже был хороший, – вспоминала своё детство Надежда Петровна. – Не голодали, воспитатели добрые. И трудовое обучение поставлено. Я там научилась кроить, шить, вязать, а кроме того, освоила специальность маляра-штукатура. После детдома сразу на стройку пошла… Мечтала стать закройщицей, но нужно было на жизнь зарабатывать. Повезло, в отличном детдоме воспитывалась, только никому не пожелаю без матери-отца…

Детдомовка Надя, выходя замуж, мечтала о большой семье. В восемнадцать лет влюбилась в бравого Федю, только-только демобилизовавшегося из морфлота. Бескозырка, брюки клёш. Весёлый. Жить начинали в общаге. Федя из парней компанейских, лёгкий, заводной и слабохарактерный. Никогда не отказывался от предложения выпить. Масса друзей-приятелей…

Друг за другом Надежда родила сына Алёшу и дочь Полину. Мечтала: Федя с появлением деток образумится, умерит азарт к выпивке, почувствует себя главой семьи, появится тяга к дому вместо тяги к стакану. Федя остался Федей. Не отрезвило рождение сына, не открыла в характере грань домовитости дочь. Деньги домой приносил исправно, на этом функции хозяина ограничил. А на выпивку всегда мог захалтурить.

Билась с ним Надежда, уговаривала, просила. Никогда не возникало мысли: бросить и устраивать жизнь без этой обузы. Боялась за Федю – пропадёт. Тот в трезвом похмельном состоянии не один раз клялся «завязать», плакал, стоял на коленях и… не получалось.

Надежда придумала вариант борьбы с зелёным многоглавым змием: уехать из города в деревню. Вырвать мужа из пьяного круга друзей-приятелей-собутыльников. Верила, Федя образумится, как только исчезнут соблазны на каждом углу. В деревне заведут скотину, он уйдёт с головой в хозяйство. У самой заговорили деревенские гены. Это как замечательно, когда огород в двух шагах, курочки по двору ковыряются, бурёнка в стайке мычит. Сладко мечтала Надежда, даже слышала запах коровы, навоза, свежего сена. Никакого труда не боялась, лишь бы дома было хорошо.

Деревню выбрала дальнюю. Денег только-только хватило на ветхое саманное строение. Надежду это не смутило. В первое лето запланировала жильё подправить, а со временем можно хоромы отстроить. Подкопить бы денег на стройматериалы, остальную работу сами сделают.

– Здесь теперь наш дом, – говорила детям. – Тут заживём очень-очень хорошо!

Сразу влюбилась в этот степной простор, в это безлесье, выйдешь за деревню, и куда хватает глаз – ровная земля, у линии горизонта сходящаяся с небом… Надежда любила просыпаться рано, когда ещё не выгоняли коров в стадо. Она садилась на крыльцо… Во дворе была разруха, руки пока не доходили, валялось сломанное тележное колесо, росла крапива в углу у сарая, тут же лежали сгнившие доски, забор держался на честном слове, покосились ворота из жердей. Надежда не заостряла внимание на этом. Глаза счастливо отмечали незамысловатые игрушки, что бросили дети: кукла-пупс, совочки-лопатки, кубики, деревянная машинка… Мычала у соседки корова (у них тоже будет), блеяли овцы (нет, овец она не хочет), пел петух (цыпляток уже купили). На востоке красным красивым кругом всплывало солнце. И возникал девчоночий восторг, начинался новый день её новой жизни. Проходило стадо, оно проносило с собой волну вкусного запаха, тёплого, домашнего…

Начали ремонтировать дом, разобрали крышу. Надежду не смущало, что она с пузом. Слишком тяжёлое старалась не поднимать, в остальном работала, будто и не было беременности. Наняла двух мужиков, а Федю держала в подсобниках. Но и в этой должности он не тянул. Руки у Феди ни под топор, ни под молоток не были заточены. Это ещё полбеды. Федя быстро нашёл в деревне дружков из разряда выпивох. Всё чаще приходила к Надежде печальная мысль: ничего не даст деревня в перевоспитании мужа. Гнала от себя народную мудрость – «горбатого могила исправит», так не хотелось примерять её к Феде.

Схватки начались на две недели раньше срока, всё-таки сказалась стройка… Ближайший роддом находился в райцентре, послала Федю за машиной. Он метнулся со двора, испуганно повторяя:

– Надюха, подожди, не рожай! Я мигом найду колёса!

«Мигом» затянулось. Надежда сидела посреди дома, вместо крыши над головой хмурое небо, и старалась не стонать, чтобы не напугать детей. Вернулся Федя без транспорта и пьяный:

– Надюха, управ уехал на центральную усадьбу, а у Толяна, гадский глаз, стартёр накрылся медным тазиком! Подожди, управ к вечеру, жена сказала, будет как штык, а Толян намертво встал! Подожди!

Процесс такой, что приказным порядком по случаю накрывшегося стартёра не остановишь! И дождь не ко времени хлынул. Алёша с Полиной растянули над матерью клеёнку, а она рожала и дико материлась.

Будто хотела выплеснуть всё наболевшее, грязными матами изрыгнуть боль сиротства. Так надеялась, что замужество, дружная семья возместят, чего лишена была все детдомовские годы, по чему тосковала в детстве и отрочестве. Муж станет сильной и нежной, крепкой и ласковой опорой. С ним наконец-то обретёт любовь, сердечную теплоту. Всё это рухнуло. Она обречена на сиротство, нести ей постылую ношу собственной неполноценности всю жизнь. Надежда глушила боль матами, перемешивая их стонами… Она даже на стройке не поганила рот грязным словом, а тут прорвало… Дети, перепуганные происходящим, держали клеёнку, по которой бил дождь.

– Позови Валентину! – крикнула Надежда Феде.

Но муж, будто замороженный, продолжал тупо стоять без движения. И тогда сын резко сунул ему край клеёнки:

– Держи!

И рванул прямиком по огороду к соседке.

– Может, оттого и жизнь у Леночки не сложилась, – говорила Надежда Петровна Марии Афанасьевне. – Ведь я так, прости меня, Господи, материлась, её рожая. Такое из меня лилось!.. Молиться надо было, а чего я тогда знала? «Господи, помилуй» не знала. Вот и заворачивала от обиды… Вспомню, и так стыдно станет…

В церковь вошли две молодые женщины. Накинули у дверей на головы косынки. Покупая свечи, одна спросила:

– За упокой куда ставить?

Надежда Петровна показала