эффектную молодую женщину? Мария Афанасьевна забеременела. Как ни противилась мать, Константин Андреевич настоял, и Мария Афанасьевна стала жить у них. Пусть не содержанкой, но тоже как-то не по-людски – не венчались, не регистрировались. Свекровь была категорически против официального брака. Стояла насмерть.

Любила ли Мария Афанасьевна мужа? «Я ещё в детстве, – говорила она, – устала работать на чужих людей, устала от безденежья, столько полов перемыла, хотелось своего дома, опоры, постоянства…» Сыновья носили фамилию отца. А он ревновал жену всю совместную жизнь. Ревновал к прошлому, настоящему, будущему. Не разрешал работать парикмахером, запрещал петь в церковном хоре, и если она наперекор его воле отправлялась в храм, шёл за ней, хотя был совершенно равнодушен к церкви. В другой раз оставался дома, чтобы затем отправиться к храму и подсмотреть: с кем пойдет жена после службы. Устраивал истеричные скандалы. А потом просил прощения… Жили вместе до той поры, пока копившаяся неприязнь не перевесила у мужа сильнейшую плотскую привязанность.

Впервые Мария Афанасьевна познала мужчину в шестнадцать лет. Была она девушкой рано сформировавшейся, нянчила детей у состоятельного хайларца, и хозяин нашёл подход, соблазнил лаской да нежностью. Как раз тем, чем обделила судьба с раннего детства. Трагедии не случилось… Самостоятельная девушка прекрасно всё понимала, ни на что не претендовала, а сладость близости почувствовала с первого раза. По жизни Мария Афанасьевна имела одну особенность – она была телесно искренняя со всеми мужчинами, по-своему любила многих, тем более, если мужчина был нежен с ней…

Яркой женщиной оставалась долго. Высокая, с прямой спиной, гордо посаженная голова. Бывает такое – уже давно не девчонка, а всё также стройна. Годы идут, а она едва ли ни как балерина, одно отличие – балерина у станка часами истязает себя, диетами мучает организм, здесь ничего подобного. Даже в шестьдесят лет если и добавилось полноты, то самую малость, котора придавала свой шарм. А уж в тридцать и сорок была неотразима…

В Советском Союзе Мария Афанасьевна прожила с Константином Андреевичем год, после чего он выгнал её, детей оставил у себя.

– Это был самый счастливый день и час в моей жизни, – рассказывала Надежде Петровне. – Воскресенье, конец сентября, вдруг открывается дверь, и на пороге мои сыночки – Виталик и Паша. Виталик серьёзный весь, решительный: «Мама, мы пришли к тебе жить!» Он учился в десятом классе, а Паша – в седьмом. Я так и остолбенела. «Как это? – спрашиваю. – А отец? Он придёт и побьёт нас. И вас, и меня!» Он бил меня в последнее время, почему и ушла от него. «Ничего не побьёт! – сказал Виталик с вызовом, голос у него низкий, басил. – Мы уже не маленькие. Сами решили. И не бойся – мы тебя не дадим в обиду!» Боже, я была на седьмом небе, слушая это! Отец потом постоянно звал их к себе, но так и не вернулись. Живя со мной, доучились в школе, Паша окончил институт, Виталик в Новосибирске учился в университете. Отец, правда, поддерживал их деньгами. Помощь принимали, но к нему не захотели. Виталик умер в пятьдесят лет. Рак. А я вот зажилась…

Отпевали Марию Афанасьевну в церкви Иоанна Предтечи. Хоронила внучка, старшего сына дочь. Павел пришёл на отпевание. Опоздал минут на пять, но стоял до конца. На кладбище не поехал. Надежда Петровна высматривала его в автобусе, потом на кладбище (вдруг своим ходом добирался), нет, так и не появился.

Половину квартиры Мария Афанасьевна завещала внучке, которая её хоронила, половину – Павлу.

ПЕЧЕНЬ ДЛЯ САМУРАЯ

Рассказ

Михаил Максимович ходил в церковь два раза в году, в дни памяти отца и матери. Ставил свечи, заказывал панихиду, сорокоусты «о упокоении», подавал записочки, отстаивал литургию. Во время службы всегда вспоминал церковь в Ананси, маленькой станции Китайской Восточной железной дороги. Отец был старостой храма, мама читала на клиросе, а он в шесть-семь лет выполнял обязанности пономаря.

Церковь стояла за железной дорогой. В воскресенье или в праздник, когда служилась литургия, Мишу будили рано. Он умывался, одевался, на стол мама не накрывала, завтрака в этот день не было, даже чай не пили. На подходе к железной дороге Миша старался забежать вперёд и пройтись по рельсу, балансируя руками.

– Скажу отцу Александру, – говорила мама, – что ты в циркачи собрался, а не в священники.

У Миши было своё облачение пономаря, свой стихарь, мама постаралась.

– Будешь аки ангел в алтаре, – говорила, расшивая стихарик золотой нитью, – батюшке ангелы служить помогают, вместе с ними ты.

В алтаре стояла печка, над плитой Миша разжигал кусочки древесного угля. Когда они разгорались, осторожно брал их щипчиками и опускал в кадило, на угли бросал ладан. Он был в больших комочках, предварительно Миша размельчал его в специальной посудине. Запах ладана остался на всю жизнь запахом детства. Дома в праздники мама обязательно кадила иконы, для этого имелась фарфоровая посудина. Однажды, засыпая в неё угольки и ладан, с улыбкой спросила сына:

– Знаешь, кто ладана боится?

– Нет.

– Неужели не слышал пословицу: «Боится как чёрт ладана»?

– Так ты, мама, чертей гоняешь? У нас что – их много?

– Чертёнок у нас в доме один, – потрепал сына по голове отец.

– И тот ладана не боится, – засмеялась мама и перекрестилась: прости меня, Господи.

Звонить на колокольне входило в обязанность Миши. Отец сначала научил его бить в большой колокол, позже Миша освоил перезвоны. Это послушание пономаря выполнял с превеликим удовольствием. Вприпрыжку взбирался по крутой лестнице, сжимал в ладонях шершавую верёвку, и возникало ощущение единства с тяжёлым языком колокола, который неподвижно висел над головой. Стоило потянуть верёвку на себя, язык послушно начинал движение, ударялся о стенку колокола и тот обрушивал на звонаря густой звук: бом!… Ещё удар, ещё… Колокол пел, сзывая на службу, а Мише становилось весело, так бы, казалось, и не уходил отсюда, снова и снова принуждая колокол будоражить кровь низкой нотой… К гулу большого колокола прибавлял высокие голоса малых… В рождественскую и пасхальную ночные службы на колокольне приходило ощущение полёта. Где-то внизу в полной темноте лежит Ананси, большинство его жителей в храме, а он, заставляя колокола петь, плывёт вместе со звонницей в ночи…

Во время литургии Миша подавал батюшке кадило, на малом и великом входах был свещеносцем. После причащения мыл по благословению батюшки ложицу. Батюшка, отец Александр, часто хвалил маленького