– К рассвету, – продолжал Карса, – все должны уйти. Ступайте домой. У кого дома нет – найдите новый. И знайте, что время, которое я вам сейчас даю, это все, что у вас есть. Когда вы увидите меня в следующий раз, спрятавшись в своих городах, я приду как разрушитель. Пять лет, двадцать лет – это все, что у вас есть, все, что я вам даю. Воспользуйтесь ими правильно. Все вы – живите хорошо.

И такое прощальное слово – не благословение, а угроза – помогло людям понять Карсу Орлонга, пришедшего с севера, неуязвимого для любого оружия. Который убил Капитана, даже не притронувшись к нему. Который освободил рабов и рассеял рыцарей королевства, даже не скрестив ни с кем меча.

Бог с Разбитым Лицом пришел к ним – так они будут рассказывать столько лет, сколько им осталось. И рассказывая, будут широко распахивать глаза, облизывать сухие губы и тянуться к кружке с нектаром забытья.

Некоторых убить нельзя. Некоторые приносят смерть и кару. Некоторые, желая полной жизни, обещают смерть. И они не лгут, ведь разве умрут не все? И все же очень редко кто-то говорит об этом. Без сладких иносказаний, без вычурных словес. Без метафор, без аналогий. Есть в мире только один настоящий поэт, и он говорит правду.

Бегите, друзья, но спрятаться нигде нельзя. Нигде.

Узрите свою судьбу в Разбитом Лице.

Узрите.

Кони остановились на вершине небольшого холма, со всех сторон шуршала невидимая трава.

– Когда-то я возглавлял армии, – сказал Путник. – Я осуществлял волю Малазанского императора.

Самар Дэв почувствовала горечь на языке и, нагнувшись вбок, сплюнула.

Ее спутник что-то прорычал, словно приняв это на свой счет.

– Мы, конечно, служили смерти во всем, что делали. Сколько бы ни заявляли об обратном. Навязывали мир, прекращали глупые междоусобицы и восстания племен. Открывали торговцам дороги, где можно не опасаться бандитов. Деньги текли, как кровь по жилам, вот что дали эти дороги и добытый нами мир. И при всем при том, он ждал.

– Да здравствует цивилизация, – сказала Самар Дэв. – Словно маяк в беспросветной пустыне.

– С холодной улыбкой, – продолжал Путник, словно не слыша, – он ждет. Там, где сходятся все дороги, где кончаются все пути. Он ждет.

Дюжину ударов сердца оба молчали.

На севере что-то горело, пронзая небо оранжевыми языками пламени, подсвечивая снизу клубящиеся тучи черного дыма. Словно маяк…

– Что там горит? – спросил Путник.

Самар Дэв снова плюнула. Она никак не могла избавиться от гадкого привкуса во рту.

– Карса Орлонг, – ответила она. – Горит Карса Орлонг, Путник. Как всегда.

– Я не понимаю.

– Это погребальный костер, – сказала она. – И Карса не горюет. Скатанди больше нет.

– Когда ты говоришь о Карсе Орлонге, – признался Путник, – ты пугаешь меня.

Она кивнула в ответ – он, возможно, даже не заметил. Человек рядом с ней был честен. И во многом честен, как Карса Орлонг.

А утром эти двое встретятся.

Самар Дэв вполне понимала страхи Путника.

Ожидание – это стародавнее проклятие человечества. Для кого-то слова раскрываются, как цветок, а для кого-то – наоборот, каждое слово сжимается все сильнее, уменьшается, пока самый его смысл не исчезает в ловких пальцах. Поэты и сказители разрываются между двумя этими крайностями, либо взрываясь цветистым велеречием, либо уходя в сухое немногословие.

Как в искусстве, так и в жизни. Вот за своим домом стоит человек без пальцев. Глаза у него заспанные, хотя сон не приносит ему ни отдыха, ни облегчения от тягот мира. Ничего не выражающим, а возможно, и невидящим взглядом он смотрит на жену, которая, сгорбившись, творит какую-то странную композицию в огороде.

Этот человек немногословен. Жизнь вообще страшно коротка. Причина скудости речи, однако, не в недостатке ума. Напротив, ум его отточен до предела. Нет, для него экономия в словах – и в разговорах с другими, и с самим собой – это добродетель, символ мужественности. Лаконичность стала навязчивой одержимостью, и в нескончаемом стремлении избавиться от всего лишнего он убрал из своей речи всякий намек на чувства и сочувствие.

Пфуй! Какая заносчивость! Анальное самоудовлетворение! Смажь получше, и пусть мир тошнотворно вертится вокруг! Рассказывай историю своей жизни так, как хотел бы ее прожить!

Радостно шевелить пальцами перед лицом этого мужчины без пальцев было бы, наверное, издевательством, граничащим с жестокостью, поэтому лучше смотреть со стороны, как он молча и бесстрастно наблюдает за своей женщиной. Впрочем, решайте сами. За своей женщиной. Да, это он сам придумал, искусно вытесав из своего взгляда на мир (полного ожиданий и ярости от того, что они вечно не сбываются). Собственность должна держать себя в рамках и подчиняться установленным правилам. Для Гэза это было нечто само собой разумеющееся – любые объяснения он давным-давно отсек.

Но что же Торди делает с теми плоскими камнями? Какой замысловатый узор она выкладывает на влажной глинистой земле? Может ли что-то расти под камнем? Нет. Значит, она жертвует плодородной почвой… Ради чего? Гэз этого не знал и понимал, что едва ли когда-нибудь узнает. Тем не менее прилежные занятия Торди явно выходили за рамки правил. С этим надо было что-то делать, и поскорее.

Сегодня ночью он забьет кого-нибудь до смерти. Триумф, но холодного сорта. В голове жужжат, набирая громкость, мухи; весь череп в касаниях сотен тысяч ледяных лапок. Да, он забьет кого-нибудь, хотя бы для того, чтобы не избивать жену – по крайней мере, пока. Подождем еще пару дней, может, неделю. Поглядим.

Надо быть проще, чтобы мухам не на чем было сидеть. Если не хочешь сойти с ума.

Его стесанные культи без пальцев горели праведным огнем.

Впрочем, Гэз ни о чем особенно не думал. Ни одна мысль не отражалась у него на лице, в глазах или на ровной линии рта. Полная бесстрастность – символ мужественности, единственное, чего у мужчины не отнять. И он будет продолжать себе это доказывать. Каждую ночь.