Во время похорон маленькая девочка кладет на гроб единственный цветок. Гроб медленно опускается в могилу. Тихо плача, девочка отворачивается и уходит вместе с другими, оставляя Стэнли Рота одного у могилы для последнего прощания. Камера отъезжает, уходя все дальше, и затем, как я уже видел по телевизору, на фоне золотого предвечернего солнца появляется одинокая фигура Стэнли Рота, оплакивающего убитую жену.

В темноте кинозала слышались приглушенные звуки – то там, то тут кто-то покашливал или сдавленно шмыгал носом. Сидя рядом, Джули тихо вытерла слезы. Стэнли Рот, сидящий по другую руку от нее, выглядел довольным. Это казалось странным и неуместным, но затем я сообразил, что он реагировал на произведенный эффект, а вовсе не на то, что было на экране. Увидев мой взгляд, Рот кивнул на экран, едва заметной улыбкой давая понять, что его особенно интересует мое мнение о действии, которое будет дальше. Затем Джули взяла мою руку, и я по пожатию догадался, что она тоже ждет следующего кадра.

Стэнли Рот в своем бунгало. И его внимание обращено на Джозефа Антонелли. Антонелли! Как просто, оказывается, отдать свое «я» другому человеку, отказавшись от собственной уникальности в пользу того, кто уже известен и должен тебя изобразить! Стэнли Рот смотрит, как Уокер Брэдли читает подпись на «Оскаре».

На секунду я встретил взгляд Стэнли Рота. Он быстро улыбнулся, понимающе и не без симпатии, и тут же отвернулся к экрану.

Я разговаривал с «живым» Стэнли Ротом первый раз в жизни, спустя час после телефонного звонка. Рот говорит, что полиция собирается его арестовать.

Сцена продолжалась минуты три, не более. Тем не менее около десяти строк нашего диалога вместили все, сказанное в действительности: Рот сообщает Антонелли, что однажды ударил жену, но утверждает, что не убивал. Он объясняет, почему спал в другой комнате, но не может объяснить, как кто-то проник в их дом незамеченным. Все время, пока Рот говорит, Антонелли расхаживает по комнате. И всякий раз, когда он проходит мимо развешанных по стенам фотографий, и камера, и аудитория тоже видят эти снимки, бросая короткий взгляд в частную жизнь знаменитого и, кажется, чересчур хорошо им известного человека.

– Она спала с другими мужчинами, – говорит с киноэкрана Рот. – Но я любил ее.

Этими словами Стэнли Рот оборачивает факт ее неверности совершенно иной стороной: придавая горько-сладкий оттенок своей тоске, теперь выражавшей не просто меру его любви, но говорившей о его верности, желании простить и, возможно, забыть ее предательство. В глазах публики Рот становился человеком, способным на глубокие переживания.

Какое странное ощущение – наблюдать за тем, как слова, которые я хорошо помню, начинают звучать по-другому, меняя даже не смысл мною сказанного, но в большей степени меняя само мое существо и то, как я относился к самому себе. Сидя в темноте переполненного кинозала, я наблюдал за своим превращением в чистейший вымысел, продукт воображения и понимал, что именно так меня воспринимают окружающие. Беспощадный, бессовестный адвокат, безразличный к тому, виноват его клиент или невиновен, и желающий – нет, жаждущий вести дело лишь из-за скандальной известности. Постепенно, сам того не желая, адвокат убеждается в том, что Стэнли Рот, один из его немногих подзащитных, действительно невиновен в убийстве.

Рот не забыл ни одной детали.

Когда, выйдя из бунгало, они идут по направлению к воротам, где полиция ждет Стэнли Рота, чтобы увезти в тюрьму, он обращается к человеку, только что согласившемуся его защищать, и без всякого укора говорит:

– Вы мне не верите? – Потом добавляет: – Я вас не осуждаю. У вас нет причины. Но правда в том, что я не убивал Мэри Маргарет, я не убивал свою жену.

Антонелли наблюдает, как полиция сажает его клиента в машину и увозит прочь. По выражению лица Уокера Брэдли можно понять, что адвокат сомневается в невиновности Стэнли Рота.

Оставляя сомнения при себе, он с самого начала процесса утверждает, что полиция арестовала не того человека. Вот он стоит… Но это я там стоял! Брэдли стоит за воротами студии, выступая перед кинозрителями, которые поняли, что я лгал, и говорит актерам, играющим репортеров, что они узнают имя настоящего убийцы прежде, чем закончится суд.

Хотя бы в одном аспекте Стэнли Рот оказался предельно честен.

Он ведет эту мысль через весь фильм, показывая меня, говорящего репортерам, присяжным и всем желающим, что убийство совершил кто-то другой. И потом, в кадрах, где мы оставались вдвоем, он показывает, как я требую от Рота сказать правду – сказать, что на самом деле произошло той ночью, когда он убил свою жену.

В том, как Стэнли Рот, несмотря ни на что, буквально втащил меня в свой замечательный фильм, было что-то непонятное. Это само по себе заслуживало внимания, и, как мне казалось, гораздо большего, чем его подход к проблеме времени. Сначала я просто ничего не понял. Я был слишком захвачен тем, как Рот преобразил визуальное пространство судебного заседания, изменив все, что в нем происходило. Разъятый на отдельные составляющие, суд – любой суд! – состоит не более чем из вопросов юристов и ответов свидетелей. Судья говорит свои слова, адвокат делает заявления. Здесь нет действия, нет никакого движения, нет спектакля, захватывающего воображение и заставляющего забыть о том, что в действии не хватает слов – здесь все заключается именно в словах, и можно слушать фильм так, как будто вы слепой.

Теперь я начинал понимать, почему Рот с таким восхищением рассказывал мне о «Гражданине Кейне» и «Третьем человеке» Орсона Уэллса. Со скрупулезной тщательностью Рот превратил зал судебного заседания в серию из отдельных кадров, лишь на первый взгляд казавшихся случайными, в которых камера почти никогда не оставалась на одном месте. Когда задавал вопрос адвокат, камера показывала лицо свидетеля или целый ряд лиц присяжных. Когда отвечал свидетель, камера показывала лицо адвоката, обвиняемого или кого-то из зрителей.

Так он решил проблему времени, и все происходившее в зале шло на фоне монотонно звучавшего текста. Едва начался суд и в кадре впервые появилась секретарь суда, совмещавшая обязанности стенографистки, камера принялась следить за каждым ее движением. Она ничем не напоминала злобно настроенную даму, перед нашими глазами день за днем уныло исполнявшую простые обязанности. В фильме секретарь была моложе и двигалась куда грациознее. Хотя ее фигура не притягивала к себе взгляды, движения красивых рук выглядели утонченными и легкими. Кажется, я никогда не видел столь красивых рук. Иногда камера сосредоточивалась на этих руках, мелькавших над клавишами пишущей машинки и мгновенно фиксировавших каждое сказанное слово и, как метроном, размерявших время заседания ровными интервалами.

Свидетель, который мог давать показания часами, оставался в кадре всего несколько секунд. Когда замолкал его голос, руки секретаря продолжали двигаться, а еще через мгновение вы слышали голос очередного свидетеля или видели перед собой лицо адвоката, присяжного, зрителя или судьи, иногда показанное на расстоянии, иногда крупным планом или еще ближе – так, чтобы захватить только часть лица, предательски разоблачая малейшую реакцию на только что сказанные слова.