себе на виллу действительно было очень опасно, но… существовал ли другой выход?

– Главное, не возвращайся на болота, – посоветовал Лабиен после долгих размышлений; совет прозвучал как приказ. – Проведи остаток ночи здесь. Завтра я приведу врача, посмотрим, что он скажет. Договорились?

Цезарь не ответил – лишь молча кивнул, сев на землю и кутаясь в чистые одеяла, принесенные другом.

Тит Лабиен оставил больного Цезаря с тяжелым чувством, но в тот день больше ничего не мог для него сделать. Он спустился с горы и на обратном пути к дому зашел в соседний поселок за доктором-греком, который врачевал всю его семью. Выйдя за пределы города, они миновали таверну, полную легионеров. Многие из них знали, кто такие этот молодой человек и сопровождавший его пожилой мужчина.

Корнелий Фагит был опытным центурионом и обладал острым чутьем охотника на людей. Недаром когда-то он занимался поимкой сбежавших рабов. Дело свое он знал. Но награда за никому не известных невольников была небольшой, и в конце концов он решил записаться в войско: служба давала более надежные средства к существованию.

Как и прочие солдаты, Корнелий знал, что юный Лабиен – ближайший товарищ Цезаря, самого знаменитого беглеца во всей Италии, и, получив приказ стоять на страже, смекнул, что разумнее всего быть поближе к загородной вилле, принадлежавшей семейству, чей старший отпрыск – друг сбежавшего Цезаря. Тем не менее его люди не обнаружили ничего подозрительного; по крайней мере, так ему докладывали. С годами служба давалась Корнелию все тяжелее, погоня за беглецами утомляла его все больше, и он не вдавался в объяснения своих подчиненных, однако в тот день чутье заставило его насторожиться.

– Вперед, – велел центурион.

Его люди неохотно последовали за ним. Они отлично проводили время в таверне, но центурион был прав: они уже несколько дней не выходили в дозор.

– Мы следили за ним и раньше, и все без толку, – стал оправдываться один из легионеров, имея в виду Лабиена. – Либо он возвращается домой, либо уходит в горы на охоту.

– В горы? – повторил Корнелий, следуя за Лабиеном и его спутником по оживленной дороге: разделявшее их расстояние было достаточно велико, а обилие повозок позволяло двигаться незаметно.

– Да, те самые, за которыми начинаются болота.

– И вы, конечно же, шли за ним везде? – спросил Корнелий, ускоряя шаг.

– Да, но только до виллы, – объяснил опцион, чувствуя, что они где-то допустили промах. – Когда он поднимался в горы, мы шагали за ним полдня. Затем возвращались и ждали возле виллы: он всегда возвращался с добычей. Вот почему…

– Вот почему вы ни с того ни с сего пришли к выводу, что он ходит на охоту и только на охоту. Брал ли он с собой какие-нибудь вещи, воду, снедь, когда шел в горы? – спросил центурион, все больше злясь на подчиненного начальника.

Опцион заморгал.

– Да, и немало… Но мы думали, это припасы, нужные для охоты.

– А когда он возвращался с этой своей охоты?

Опцион сглотнул слюну.

– На следующий день, – тихо признался он.

– А вам не приходило в голову, что он берет с собой слишком много припасов на одну ночь? – заключил Корнелий Фагит, возмущенный тупостью своих подчиненных. Он ругал себя за то, что не проявил должного рвения и не поставил слежку как надо.

Но тут произошло то, что полностью поглотило внимание центуриона и заставило его, к облегчению опциона, забыть о разговоре: Лабиен и лекарь свернули с дороги и направились в горы.

– Неужто на охоту теперь ходят с врачом? – спросил Корнелий, не ожидая ответа ни от кого из своих людей. – Клянусь Юпитером, меня окружают одни глупцы!

Склон горы, убежище Юлия Цезаря к югу от Рима

Лабиен и врач обнаружили Цезаря на земле. Он лежал на боку, съежившись, дрожал и перебирал руками свои одеяла. Всех троих плотно обступала ночная тьма.

– Как давно ты в таком состоянии? – спросил доктор, присаживаясь на корточки рядом с дрожащим юношей.

– Пару дней… А сегодня утром совсем… плохо… Мне все хуже, – объяснил Цезарь прерывающимся голосом.

Врач осмотрел его лицо, положил руку на лоб и снова спросил:

– У тебя не впервые такой жар?

Цезарь покачал головой.

– Держится около четырех дней? А может, еще дня четыре до этого?

Цезарь посмотрел на него изумленно:

– Да… Это случалось пару раз… Но потом проходило…

– Болезнь не уйдет, пока ты здесь, мальчик. – Доктор посмотрел на Лабиена. – Во имя Асклепия, у него болотная лихорадка[62]. Это от дурных испарений, которые выделяет гнилая вода. Мы должны забрать его отсюда, иначе ему будет все хуже и хуже. Он молод и, если завтра на рассвете мы перенесем его в сухое место, наверняка поправится, но если останется здесь, умрет. Вода и пища – это еще не все. Он должен покинуть это место.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещал Лабиен.

– На твоей вилле мне появляться нельзя… К тому же они никого не должны видеть рядом со мной… – Цезарь предвосхитил мысли своего друга. – Тот, кто мне поможет, будет казнен.

Доктор широко раскрыл глаза. Внезапно он понял, что молодой человек, охваченный жаром, и есть тот самый беглец, которого всюду разыскивают легионеры.

– Знаете, пойду-ка я… – пробормотал он. Возвращаться ночью без света было опасно, он мог заблудиться или упасть в овраг, но греческий врач больше всего страшился возмездия Суллы. – Заплати мне, как условились, и больше не проси помогать этому беглецу.

Лабиен сердито посмотрел на лекаря. Лунный луч осветил опечаленное лицо грека, когда тот протянул руку ладонью вверх, чтобы взять монеты.

– Заплати ему… – велел Цезарь. – Из моих денег.

Он указал на один из мешочков с денариями и сестерциями, которые мать заставила его взять с собой.

Едва сдерживая ярость, Лабиен вытащил несколько монет и вложил в руку врача.

– Не сердитесь на меня. – Тот явно устыдился того, что не может лечить больного, нуждающегося в помощи. – Сулла требует доставить твоего приятеля к себе живым или мертвым, и я никоим образом не желаю иметь с ним дела. Не впутывай меня, прошу. Положи ему на лоб холодную тряпку. Это уменьшит жар, хотя бы немного. А на рассвете перенеси его в другое место. По утрам лихорадка отступает.

Лабиен ничего не сказал.

Доктор обхватил пальцами монеты, вложенные в его ладонь, и исчез в ночных сумерках.

– Да посрамят его боги, и пусть он кончит свои дни в овраге, – сердито буркнул Лабиен.

– Этот человек… не виноват в том… что боится, – пробормотал лежащий на земле Цезарь. – Виноват Сулла… Не ругай того, кто нам помог…

Лабиен сел