Ример всё острее чувствовал, как его разглядывают. В комнате находилось шестеро мужчин и две женщины, не считая Рамойи. Справа от него стоял Юар, широкоплечий парень с каштановыми кудрями, зимы на четыре старше самого Римера. Кнут видел вдвое больше лет, а на его руках виднелись следы от многолетнего общения с воронами.

Ример обратил внимание на их диалекты. Собравшиеся съехались со всех концов Имланда. Закрытая часть всемирной вороньей лиги. Лучшие наставники воронов. Элита своего дела. Мало кто лучше осведомлён о тайнах Совета, чем имлинги, которые имеют дело с письмами. Но каким образом они организованы и что связывает этих девятерых, сказать сложно.

Вернулась Рамойя. Она попросила стоявшую ближе всех к окну Лею закрыть ставни. Ветер усилился. Свисавшая с балки масляная лампа раскачивалась на сквозняке.

– А он тоже будет присутствовать? – спросил Торье, худощавый парень с севера, подстриженный почти наголо. Необходимости уточнять, о ком он говорит, не было.

– Он уже зашёл дальше, чем мы, – ответила Рамойя.

– Если девочка говорит правду, – сказала Лея.

– Я не вру, – проговорила Хирка с верхней балки.

Ример напрягся и забеспокоился. У него не было лишнего времени. Он думал, что оставил мир, когда решил стать Колкаггой. Сейчас его выбросило обратно, и при этом он оказался вне закона. Колкагги всё ещё охотятся за Хиркой, но уже скоро они хватятся самого Римера. Наступит время докладов, а его не окажется на месте. И никто не будет знать, где он. Сколько времени понадобится Совету, чтобы сложить два и два? У него не было времени стоять и ссориться с повстанцами из вороньей лиги.

– Зачем ей врать? Подумайте сами! Плакаты с её лицом расклеены по всему городу. Её приговорили к смерти, и ей некуда пойти. Она – потомок Одина. Эмблинг.

Ример обращался ко всем. К одному за другим.

– Если бы вы проснулись однажды утром и получили такое же известие, узнали бы, что вы – такие же, как она, чтобы вы сделали? Куда бы подались?

Несколько имлингов посмотрели вверх на Хирку. Ример продолжал:

– И зачем мне угрожать вам? Я стал Колкаггой, чтобы убраться из Эйсвальдра. Чтобы не общаться с двенадцатью семьями. Вы думаете, что знаете, кто они, но даже не догадываетесь… – он покачал головой. – В любом случае, мне известно достаточно для того, чтобы сжечь вас на костре, каждого из вас, если бы я того захотел. Я мог бы забрать каждую из жизней в этой комнате, и никто не призвал бы меня к ответу. Так скажите же, зачем нам с Хиркой попусту трепать языком?

Какое-то время ему никто не отвечал. Только Торье по-прежнему выглядел воистину, словно хотел бросить Римеру вызов.

– Потому что ты ещё не знаешь, кто мы такие. Не представляешь, что мы собираемся сделать, когда сколько нас.

Ударение на последних словах должно было подчеркнуть, что их было значительно больше. Но это ложь. Стратегически неверная, брошенная для того, чтобы напугать Римера в том случае, если он по-прежнему собирается хранить верность Совету.

– Какая разница, знаю я или нет? – Ример сделал шаг в сторону Торье. – Ничто из того, что планирует воронья лига, не может ни ухудшить, ни улучшить нашего положения.

– Мы можем вас уничтожить! Это не ухудшит ваше положение?

– Торье! – голос Рамойи прозвучал как удар хлыста. Бритый северянин оскалился и попятился. Его ладонь потянулась к бедру, хотя мечей ни у кого с собой не было. У Римера сработал тот же рефлекс, но он сдержался.

Мы можем вас уничтожить.

Ни для Торье, ни для кого другого в этой комнате не имело значения, почему Ример сделал то, что сделал. Он был и оставался Римером Ан-Эльдерином. Символом. Врагом, носящим имя врага.

– Значит, ты успеешь сделать кое-что полезное до того, как умрёшь, – ответил он и смотрел на северянина до тех пор, пока тот не отвёл взгляда.

– Спать вам в Шлокне, тупицы! – раздалось сверху. Хирка стукнула себя по лбу. – Все мы в одной лодке. Разве вы этого не видите?

В разговор вмешалась Рамойя:

– Хирка права. Надо считать, что у нас одна цель, и если мы потерпим неудачу, это будет стоить жизни всем нам. Ример, мы с тобой сделали свой выбор. Ты служишь Совету как убийца, как оружие. Не знаю, с кем будет твоя верность, когда всё встанет по местам. Но сейчас в любом случае слишком поздно. Совет падёт, – вокруг неё раздалось согласное бормотание. Рамойя продолжала: – Но если ты хочешь почтить память своих родителей, ты не станешь нам мешать.

Это была очевидная приманка, но Ример был слишком любопытен, чтобы её не заглотить.

– Мои родители относились к Совету так же, как и все остальные.

– Сомневаюсь, Ример. Илюме хорошо хранит тайны. У меня не было лучшего друга, чем твоя мать. Твои родители погибли неподалёку от Урмуная, говорят, снег поглотил их, – Ример навострил уши. – Вполне возможно, что так и было. Этого мы никогда не узнаем. А вот что я точно знаю – они не собирались в Урмунай. Геса разбудила меня той ночью, когда вы планировали уехать. Ты спал на руках у отца. Её глаза блестели, как стекло. В них было нечто, чего я раньше никогда не видела. Я спросила её, что случилось, но она не ответила. Она сказала только, что вы уезжаете. Навсегда.

– Куда? – Ример следил за лицом Рамойи в поисках признаков лжи. Он не нашёл их и ощутил беспокойство. Ему хотелось пошевелиться, но он остался стоять с прямой спиной. Он знал ответ.

– В Равнхов.

Ример поднял голову. Рамойя имела множество поводов солгать, но тем не менее он верил, что она говорит правду.

– Какая разница, где они умерли? – Его голос прозвучал резче, чем ему хотелось.

– Возможно, не имеет значения где, но почему – это ведь важно?

– Ты говоришь так, будто кто-то специально обрушил на нас снег. Под чистым небом нет никаких почему.

– Да ладно тебе, Ример! Ты сам призывал нас задуматься! Они приходят ко мне посреди ночи, чтобы попрощаться, перед тем как убежать в единственное свободное место одиннадцати государств.

– Илюме никогда бы такого не допустила!

– Твоя бабка ничего не знала. Я сдержала слово, которое дала Гесе. Я никому не рассказывала, что сначала они зашли ко мне. Не только ради неё, но и ради спасения собственной шкуры. Если бы я в этом призналась, то все поняли бы, что я знаю: поездка в Урмунай – выдумка. Поверь мне, существуют веские причины, по которым я не говорила об этом ни одной живой душе.

– Почему? Почему они захотели уехать из Эйсвальдра?

– А почему ты захотел, Ример? – В глаза Рамойи вернулось тепло, и это подтверждало, что она, наконец, поняла, почему он решил стать Колкаггой. Дело не в жажде крови. Это было необходимостью. Ример с трудом узнавал собственный голос, когда отвечал ей:

– Потому что за то, чтобы остаться, надо было заплатить большую цену.