Вопросы так и вертелись в голове Ламприера, словно акробаты, кружащиеся в воздухе, едва касаясь ногами земли. Где-то что-то потерялось. Киты, исчезнувшие корабли. Неверные замеры глубины. Ламприер продолжал свой путь по Флит-стрит и Стренду и наконец добрался до дома. Он засунул руки в карманы, и тут раздался громкий треск; Ламприер понял, что дыра в пальто, взятом Септимусом напрокат, увеличилась еще дюймов на шесть. И тогда ему в голову пришла идея.

Ламприер вошел в свой подъезд и поднялся по лестнице, но, не останавливаясь у своих дверей, он прошел еще один пролет лестницы и постучался в двери комнаты, находившейся прямо над его жилищем. В этот момент последние секунды уходящего года сдвинули стрелки часов, и один за другим зазвонили колокола храмов Святого Павла, Святого Климента, Святой Анны, Святой Марии на Стренде и Святой Марии у Савоя и других церквей, разбросанных по всему Лондону. В воздухе стоял нестройный перезвон. Ламприер слушал эти бесконечные оглушительные раскаты. Потом он попытался закрыть ладонями уши, но звон все равно был слышен. Наконец дверь отворилась и перед ним предстал низенький человечек с приплюснутым носом и злым лицом.

— Ну? — крикнул коротышка.

— Вы — портной? — заорал в ответ Ламприер, стараясь перекричать колокола.

— Ну да, — ответил тот.

— У меня порвалось пальто, — басом проревел Ламприер и показал дыру. — Я подумал, что вы могли бы починить его!

Портной посмотрел на пальто, потом на Ламприера.

— Я шью брюки, — завопил он.

— Понятно! — прокричал Ламприер. — Но вы могли бы просто зашить дырку!

Портной покачал головой.

— Только брюки, — повторил он, сделал шаг назад и захлопнул дверь. Шум постепенно стихал. Ламприер стоял в своем розовом пальто, покрытом пятнами грязи, и внимательно изучал дыру. «Дин-дон!» — раздался последний одинокий удар колокола, и снова наступила тишина. Ламприер спустился в свою комнату, где его ожидал словарь. Начался новый год. Толпа у трактира, таинственный спаситель, вдова со своими китами, три профессора с их Летающим Человеком — все это еще раз пронеслось в голове Ламприера, когда он сел за стол, взял перо и снова начал писать.

* * *

Ламприер. Это имя вцепилось в Назима мертвой хваткой, словно пять стальных пальцев стиснули его череп, сминая кости и вгрызаясь в нежную мякоть мозга. Первым был Бахадур. Он нашел это имя в Париже и вдобавок привез с собой его цену: на столько, сколько стоило имя, уменьшилась цена его души. «Мы меняемся изнутри!» — этот голос его тайных грез всегда звучал по-разному, никогда не повторялся. Вторым был наваб. Он, как ребенок, повторял про себя в прохладных залах дворца: «Ламприер»; а после раздался приказ: «Найди его, найди их всех!» Всю Девятку. Потом две женщины жаловались друг другу на свои несчастья в дождливую ночь и протянули ненароком ему, словно путеводную нить, это имя. Но когда он вышел из кофейни, нить порвалась. В тот день он потерял и Ле Мара, застыв в нерешительности между черной каретой и этим убийцей; ему помешала толпа на улице, а потом — тот идиот в кофейне. Он, видите ли, еще извинялся. Мысли Назима продолжали идти по стертым следам и еле слышным отголоскам. Имя Ламприера раздразнило всех затаившихся в его душе чудовищ и демонов, и все погребенные доселе кошмары восстали из могил, словно притворяющиеся живыми мертвецы. «Мы меняемся изнутри».

Девятка перестала быть единым существом, единой волей, и Назим это понимал. Дело Ле Мара с той женщиной в голубом платье не было безвредной шуткой. Целью заговора был Ламприер. «Канун Рождества» — это Назим услышал сквозь деревянную перегородку, но место названо не было. Его мог привести туда след черной кареты, но карета ускользнула от него. На следующее утро он возобновил наблюдения на пристани. Ле Мара появился совсем ненадолго, но Назиму этого было достаточно: он последовал за ним по улице Рэтклиф до дома в извозчичьих дворах к югу от Тауэр-стрит, к двери которого Ле Мара подобрал ключи. Когда Ле Мара вошел внутрь и исчез, Назим обошел вокруг дома. Дом оказался ближе к Темзе, чем он предполагал. «Город обманов», — подумал Назим, но ход его мыслей прервался, когда он заметил, что во всех окнах опущены шторы. А ведь сейчас был полдень.

Несколько часов прошло в бесполезном ожидании, и наконец Назим отважился подкрасться к черному ходу и заглянуть в щелочку над дверью. Зрелище, открывшееся ему, убедило его в том, что можно безнаказанно проникнуть внутрь. Когда Назим оказался за дверью, он только утвердился в своих пред-' положениях. Весь дом, от выложенного изразцами вестибюля до помещений для слуг на верхнем этаже, был совершенно пуст. Если не считать штор на окнах, скрывавших интерьер дома от любопытных взоров, то во всем здании не было ни мебели, ни каких-либо вещей. Поиски привели Назима в подвал, где все его подозрения подтвердились окончательно: в полу подвала между огромными каменными плитами скрывалась крышка люка. Она была заперта изнутри, и Назим понял это, даже не попытавшись открыть люк. Под крышкой находится шахта, а где-то под ней — Ле Мара. Здание было всего лишь воротами, но куда вели эти ворота? Для прямого столкновения время было неподходящим, и Назима удерживало воспоминание об ошибке Бахадура. Его время еще придет, и он будет по-настоящему готов к бою. Назим стоял над люком, ощущая толчки собственного пульса. Они были там, внизу, — вся Девятка. И возможно, Ламприер тоже был с ними.

Дни, оставшиеся до Рождества, приносили Назиму одни только разочарования; он не выяснил ничего нового. Он понимал, что против Ламприера что-то замышляют, но не мог понять что. Распорядок жизни Ле Мара оставался неизменным, и это сбивало Назима с толку. Все было бесполезно. Когда наступил назначенный день, он был не в силах дальше следить за кораблями и бесцельно бродил по улицам, исполненный безмолвного гнева. Ему еще удавалось контролировать приступы ярости, но его охватило бешенство, когда Ле Мара сменил свой пост у пристани на другое место. Назим понимал, что нужно сдвинуть дело с мертвой точки, что он должен предпринять какое-то действие, чтобы найти Ламприера, но он даже не мог себе представить, как это сделать. Ему оставалось лишь гадать, сколько ошибок и упущенных возможностей допускают неписаные правила этой странной игры.

Новый пост Ле Мара находился в северной части города, ограниченной с запада Госуэлл-стрит, а с востока — там, где кончались людные улицы, окружавшие Голден-лейн, — открытыми полями Мур-филдз, за которыми стояла церковь Святой Агнессы. Назим снова взял этого человека под наблюдение; он следил за ним каждое утро, провожая его от дома близ Тауэр-стрит до постов, разбросанных по всему району; ни один из постов не повторялся дважды, и принцип их расположения оставался для Назима загадкой.

Изо всех сил стараясь не попадаться Ле Мара на глаза, Назим прекрасно понимал, что если бы тот обнаружил его слежку, то воспринял бы это как должное. И Ле Мара действительно принимал наблюдение за собой как нечто само собой разумеющееся, когда бродил своими причудливыми окольными маршрутами по району, находившемуся в его ведении. Лишним свидетельством тому были бесцельные блуждания по городу, которыми Ле Мара перемежал свои дежурства, — непостижимые здравому уму прогулки по Гайд-Парку, Саутуорку или Уоппингу, смысл которых заключался, казалось, лишь в том, что они были невообразимо сложными и запутанными. Назим считал эти ухищрения частью единоборства. Ему было несложно проследить за Ле Мара в его путешествиях по Клеркенуэллу или Поплару и даже по Ченсери-лейн, куда Ле Мара привел его в тот день, когда Назим недооценил его и чуть не поплатился за это жизнью. Ченсери-лейн, или, точнее, улочки, ответвляющиеся с обеих сторон от Феттер-лейн, находились слишком близко к собственному укрытию Назима.