На картины же ни городским жителям, ни тем паче детдомовцам и вовсе ходу нету. Кино только для немцев крутят, о чем извещает теперь прикрепленная над главными дверями приметная табличка.

Славка Комов кинотеатр с тыла обошел. Огляделся. Поблизости вроде никого не видать. Бочком подобрался к лестнице, взошел на нижнюю ступеньку, каблуками на самый краешек ее надавил, слегка попружинил на нем полусогнутыми ногами: сковырнуть попробовал — не подалась дощечка. Крепко, должно быть, ее присобачили. Тогда он с этаким ленивым видом за перильце взялся, словно бы в шутку, толканул его от себя — один разок, другой… Покачнулось оно будто бы под руками. Парнишка уперся плечом, налег посильнее — и, раздирая загнутыми концами свежую древесину, со скрипом тронулись, выползая из стояков на свет божий, как червяки после теплого дождичка, синевато-каленые гвозди…

Нет, он ничего не заметил, не услыхал и даже не почувствовал. А просто неким трепетным осязанием, тончайшим ли каким-то, сверхострым нюхом уловил, что там, наверху, в дощатом скворечнике, затаился кто-то живой, коего пацану надо было опасаться…

И когда взъерошенным медведем вывалился из будки, что-то гельгоча по-своему, прогрохотал по ступенькам подкованными тупыми сапожищами толсторожий немец в распахнутом френче, а вослед ему из-за болтающейся на петлях дверцы испуганно женщина какая-то растрепанная высунулась и тут же опять внутри исчезла, — Славку Комова уже ровно на крыльях несло. Только полы армячка от секущего ветра заворачивались да соплю из правой ноздри на щеку выдувало.

Сперва он рванул к костелу, благополучно между деревьями через парк прошмыгнул — как раз на угол больничной огорожи выскочил, подальше от часовых, — а там у него дело проще пошло: переулками и дворами — к базару.

Лишь здесь, на затоптанном пятачке, посреди немноголюдных сегодня рядов, Славка малость перевел дух. Ноги у мальчишки дрожали, в боку покалывало. И весь он был еще как травимый охотой звереныш: насторожен, восприимчив к любой неожиданности, готов к бегу.

Однако тут как будто бы никто на него внимания не обращал и ловить не собирался. Дак ведь и немец-то, немец тот толстый небось и не думал за ним по всему городу гоняться, а сразу к покинутой тетке вернулся, обратно в будку свою залез. Хотя кто ж его знает, конечно, что у него на уме… Может, он еще и сюда припрется? Нет, пока и тут нужно в оба глядеть. Мало ли чего!.. Недаром же говорят: береженого и бог бережет…

Славка медленно направился в обход базара.

Вокруг не происходило никакого подозрительного движения, ни шума не было, ни суеты. У входа, как обычно, старушки с семечками над отвернутыми мешками дремали стоя; поодаль две молодухи барахлишко какое-то женское — трусы, что ли? — на свет перед глазами трясли, друг дружке под нос его совали, перекрикивались без особой злости; а их мужья — сельские, наверное, с кнутовищами под мышками, — отойдя в сторонку, о чем-то беседовали меж собой, мирно покуривая. От прилавка к прилавку кое-какой пришлый народ неспешно слонялся — вот тебе и все торжище.

Но Славка Комов тем не менее на всякий случай за обмерзлый короб с отбросами схоронился. Как бы от ветра, присел за ним на корточки, чтобы окончательно отдышаться и поразмыслить: куда ему теперь дальше-то идти?

Корил он себя и ругательски ругал за то, что по собственной дурости к немецкому кинотеатру завернул, на сосновые дощечки позарился. Ну, много ли ты дровишек наломал бы с того перильца хреновского? На кой вообще тебе ходить туда понадобилось? А если бы у того немца пистолет с собой был? Или автомат? Если бы он стрелять из него начал — тогда чего бы ты делал?.. Валялся бы сейчас где-нибудь мертвым на улице. Лежал бы, к примеру, за костелом — весь в кровище, руки-ноги подвернуты, ничком в размокшем и грязном снегу…

Очень тоскливо и жалко себя сделалось Славке, едва лишь представил он ужасную эту картину. А еще жальче — когда подумал о том, как дошла бы весть о его смерти в детдом, как запечалились бы о нем сестра Зоя, тетя Фрося, которой он дров не добыл… Может, и Юрий Николаевич опечалился бы, Мороз и остальные пацаны… Но сам он об этом так никогда и не узнал бы и никого из них не увидел, потому как — насовсем помер… Да-а… Плохо, конечно, лежать мертвым. Хужей-то и вовсе уже некуда…

Глаза у парнишки слегка увлажнились, защипало под веками, в носу засвербело. Но все-таки Славка не дал воли своей жалости, шмыгнул носом и рукавом утерся. Хватит нюни-то распускать! Не маленький.

Ничего страшного с тобою не стряслось. Чего ж без толку живьем себя оплакивать? Целый ты и невредимый. А поэтому о другом надобно заботиться, покуда живой, — о деле мозгами шевелить. Не приволокешь на кухню дровишек, ребята тебя в покое не оставят. Вот тогда и нанюнишься, сколько твоей душеньке будет угодно…

Славка выбрался из-за короба. Глянул вокруг — тихо, Расслабясь телом, всей одежкой своей разом, по-собачьему, встряхнулся, чтобы закравшийся под тряпки холодок прогнать. И, ни о чем больше не раздумывая, решительно зашагал к тем домам, которые сохранились на кривых забазарных улочках и раньше тут пустовали. В то время, летом еще, когда Славка с Морозом годную на костер посудину здесь промышляли и от немцев в погребе прятались, — на улочках этих и повсюду разного деревянного хлама было невпроворот…

Теперь, однако, нигде ни щепочки нету. Разбитые дома по бревнышкам растащили, а в уцелевших — какие-то люди давно уже обитали. Прежние ли хозяева в них возвратились либо новые прижились — значения для парнишки это не имело. Важно было то, что у некоторых домов да сараев едва ли не под самые крыши громоздились аккуратно выложенные поленницы. Со стороны посмотреть — прямо завидки берут: живут же люди! По одному хотя бы полешку с каждой такой горушки снять — убыль невелика. Впрочем, подобраться к дровам с улицы незамеченным почти никакой надежды не было. То бабка в окошко зырит, то в открытых сенях ведрами стучат, то во дворе кто-нибудь топчется. Но чем черт не шутит!..

И, продвигаясь от дома к дому, Славка Комов зорко дворы и поленницы эти оглядывал, выискивая безопасные к ним подступы и прикидывая возможные пути отступления. Снова нарываться на неожиданности было ему не резон. И так страху вдосталь натерпелся. Опыт — он даром никому не дается. А Славка сейчас полагал себя умудренным этим опытом, ученым, и действовать хотел наверняка.

Вот тут-то с ним чудо и произошло.

— Мальчик! Подойди-ка ко мне, мальчик! — приятным голосом кликала кого-то вышедшая на крылечко дома чисто одетая,