Весной 1941 г. американская поддержка не уберегла Великобританию от поражений в Греции, на Крите и в Ливии, но помогла спасти Египет и не проиграть битву за Атлантику, от исхода которой зависело само существование Англии. Можно ли было этого добиться, если бы премьер-министром был кто-то другой, а не англо-американский пропагандист, несравненный борец и творческая личность Уинстон Черчилль?

«До мая 1940-го, – напишет инспектор Томпсон, – мы, персонал, полагали, что Черчилль работает на пределе своих возможностей. Но позже мы поняли, что ошибались!» Трудоспособность этого удивительного существа казалась просто безграничной. Когда один из помощников или министр хотел взять отпуск на несколько дней, премьер-министр такого не понимал: «Отпуск? Но… Вам, должно быть, не нравится эта война?» Сам Черчилль жил только ради нее, днем и ночью, в будни и выходные, на Даунинг-стрит или в подземном убежище Сторейс-гейт. Чартвелл был заброшен с 1940 г., и уик-энды чаще всего проводились в официальной загородной резиденции Чекерс. Премьер-министр отправлялся туда каждую пятницу с сумками документов и неизменным бежевым баулом с расшифровками «Энигмы»; его сопровождали помощник, три секретаря, лакей, электрик, два проектировщика, три шофера, восемь полицейских, два следователя и десяток официальных или частных посетителей. Подобные выходные изматывали даже самых крепких: в Чекерсе проходили заседания Военного кабинета, совещания штабов, приемы глав государств, испытания нового оружия, консультации с помощниками, тайными агентами или старыми соратниками, демонстрация фильмов (около часа ночи). Здесь же до предрассветных часов диктовались меморандумы, приказы и распоряжения. Все семейство Черчилля было мобилизовано на войну: Клементина работала в службе гражданской обороны, Диана поступила на флот, Сара записалась в женские вспомогательные военно-воздушные силы и работала в отделе аэрофотосъемки, Мери служила в войсках ПВО, Рэндолф воевал в подразделениях коммандос в Ливии, а его жена Памела душой и телом помогала развитию англо-американского сотрудничества, став, в частности, любовницей весьма соблазнительного Эйверелла Гарримана. Ее свекор, зная невыносимый характер Рэндолфа, памятуя о подвигах своей матушки и испытывая острую необходимость в американской помощи, по-видимому, оценил этот вклад в победу: «All is fair in Love and War»[168].

Обладая хорошей интуицией и зная «Майн Кампф», Черчилль предрекал, что «Гитлер должен завоевать нас или потерпеть поражение; если он потерпит поражение, […] он обратится на восток», за год до того, как это произошло. Начиная с марта 1941 г. расшифровки «Энигмы» подтверждали его предсказание: Гитлер собирал силы на востоке, что продолжалось в течение всей весны, за исключением короткого перерыва на Балканскую кампанию. В начале апреля Черчилль даже написал Сталину, чтобы его предупредить. Хозяин Кремля не воспринял его послание всерьез[169], и на рассвете 22 июня на фронте от Балтики до Черного моря сто семьдесят дивизий при поддержке двух тысяч семисот самолетов и трех тысяч пятисот танков вторглись в Советский Союз. В Лондоне известие встретили с облегчением: теперь Великобритания сражалась с Германией не в одиночку и, что еще лучше, впервые за последний год ей не грозит немецкое вторжение… по меньшей мере, несколько недель. Черчилль, как и его окружение, считал, что гитлеровским полчищам не потребуется больше времени, чтобы покорить СССР; но любая передышка в смертельной схватке с нацизмом была выгодна Англии, и самый старый антикоммунист Соединенного Королевства поспешил заявить, что новые враги его врагов – его друзья. Эту мысль в более благопристойных выражениях он выскажет вечером того же дня по Би-би-си: «Любой человек, любая нация, кто продолжит борьбу с нацизмом, получит нашу поддержку. […] Мы окажем всю возможную помощь России и русскому народу. […] Беда России – наша беда и беда Соединенных Штатов, так же как дело каждого русского бойца, сражающегося за свой очаг, есть дело всех свободных людей и народов во всех частях света. Удвоим же наши усилия и ударим вместе со всем, что нам осталось от жизни и могущества»[170].

У каждой медали есть оборотная сторона: к альянсу демократических государств, противостоявших Гитлеру, примкнула диктатура, что несколько подпортило образ коалиции, союзной США. Премьер-министр обязался предоставить всю возможную помощь Советскому Союзу, тогда как Великобритании едва удавалось удерживать фронт в Ливии и защищать маршруты конвоев в Северной Атлантике. Очевидно, было необходимо убедить США распространить закон о ленд-лизе на СССР[171]; кроме того, британские генералы готовились к новой попытке вторжения в Англию уже осенью, после того как гитлеровские войска раздавят Советскую армию, и сил для его отражения не хватало; наконец, разведка доносила об угрозе нападения японцев на британские и голландские владения в Юго-Восточной Азии, притом что Великобритания не сможет одна сражаться на два фронта и что Гонконг или Сингапур не смогут противостоять решительному штурму. Для Черчилля единственным спасением было вступление США в войну. В начале июля президент Рузвельт согласился отправить войска для оккупации Исландии совместно с британцами, но пока еще и речи не было об объявлении войны. Еще в январе Черчилль говорил с Гопкинсом о необходимости переговоров с Рузвельтом тет-а-тет; предложение долго петляло по коридорам Белого дома, и в конце концов президент его принял: встреча должна была состояться на рейде Аргентии в Ньюфаундленде.

Черчилль тщательно готовился к переговорам, и, пересекая Атлантику на борту линкора «Принс Уэлский», чувствовал себя, как школьник перед экзаменом. Сопровождавший его Гарри Гопкинс нашел даже более сильное сравнение: «Можно было подумать, будто Уинстон поднимался на небеса для встречи с Господом Богом…» В разговоре с Эйвереллом Гарриманом британский премьер произнес обезоруживающие слова: «Я задаюсь вопросом, понравлюсь ли президенту». В любом случае, все было сделано, чтобы переговоры прошли успешно: оба лидера, страстные любители всего морского, встретились на борту самых мощных кораблей своих флотов на рейде военно-морской базы Плейсентиа-Бэй, переданной год назад британцами США. Обоих сопровождали ближайшие советники, начальники штабов и министры иностранных дел; сама секретность, окружавшая четырехдневные переговоры, гарантировала им широкую известность.