Пергамент, подписанный самим Гаттионом, подействовал на главного стражника как кусок свежего сыра на голодную мышь: он засуетился, забегал, мучительно пытаясь вспомнить правила приличного обхождения с благородными женщинами, общением с которыми он не был избалован. Прикрикнув на помощников, по его мнению не слишком быстро отворивших дверь темницы, он вызвался лично сопровождать красавицу по подземелью.

Некогда на месте эргастула находилась глубока пещера, изваянная природой в каменном чреве горы. По приказанию деда Перисада ее углубили, вырубили ступени и оснастили решетками. Пещера была сравнительно небольшой, и нередко узники эргастула спали по очереди. Темница освещалась всего одним факелом, а оттого ее стены, казалось, сочились кровью, темно-багровой и густой.

– Да, да, всемилостивейшая госпожа, запахи здесь, хи-хи… – угодливо захихикал каллатиец, – не для вашего носика.

– Ничего, я потерплю, – Ксено быстро отдернула от лица кусок тонкого полотна, надушенного благовониями. – Это все? – спросила она, чувствуя, как закружилась голова – в темнице и впрямь запахи были почище, нежели в самых запущенных отхожих местах.

– К сожалению, все, – главный стражник, спохватившись, зажег еще один факел, высветивший молчаливых узников, столпившихся у решеток своих каморок-камер.

Некоторые из них уже не держались на ногах, и товарищи по несчастью держали их под руки – появление красавицы в этом каменном мешке могло быть только чудом, и оцепеневшим от неожиданности не-счастным она показалась богиней, по меньшей мере самой Персефоной, явившейся по их души.

– К сожалению… – между тем продолжал каллатиец, развивая свою мысль. – Я уже не раз докладывал начальству, что пора достроить еще две-три камеры, а не то скоро придется размещать этих тварей, – кивнул в сторону закаменевших узников, – в коридорах, сажая на цепь. Или же… – он опять гнусно хихикнул и провел ладонью по горлу, издав губами звук, напоминающий скрип дверных петель, – срочно заняться прополкой. И места освободятся, и городской казне облегчение. Кто бы еще замолвил словечко..? – он многозначительно подмигнул Ксено, едва сдерживавшей ярость.

В это время сзади чихнул Калус, не отстающий от красавицы ни на шаг. В руках он держал корзинку с едой, которую Ксено пожелала раздать узникам.

Опомнившись, девушка с сожалением выпустила рукоять небольшого, но достаточно острого ножа, спрятанного в складках одежды. Она уже успела так возненавидеть главного стражника за его невероятный цинизм, что готова была пронзить это чудовище в человеческом облике хладнокровно и без угрызений совести.

Переведя дух и вымучив благосклонную улыбку, она показала в дальний конец темницы, где едва виднелась крохотная осклизлая дверь, запертая на увесистый замок.

– А что там? – спросила она, и подтолкнула каллатийца, чтобы он шел впереди.

– Где – там? – недоуменно посмотрел на нее главный стражник; проследив за ее указующим перстом, он неожиданно всполошился: – Нет-нет, туда нельзя!

– Почему? – полюбопытствовала Ксено, вдруг ощутив, как внутренний жар опалил ее ланиты.

– П-приказ… самого спирарха… – запинаясь, пробормотал каллатиец. – Может, уже пойдем? – спросил он жалобно, указывая на выход.

– Нет! – отрезала Ксено. – Я желаю посмотреть, – тоном, не терпящим отказа, произнесла она и надменно посмотрела на съежившегося стражника.

– Ты слышал, что сказала госпожа? – угрожающе пробасил Калус. Ему надоело маяться безмолвным свидетелем разговора. – Вот, еще раз прочти. Тут все написано, – помахал он перед носом каллатийца пергаментом с печатью Гаттиона. – И поторопись, – добавил с угрозой, выпятив и так достаточно впечатляющую мускулистую грудь.

– А это за твои труды, – смягчилась девушка, и золотой статер скользнул в темную ладонь главного стражника.

– Ну… если так… – опасливо оглянувшись на приоткрытую дверь эргастула, каллатиец наощупь определил достоинство монеты и в восхищении засеменил к таинст-венной двери.

Замок был смазан недавно, и стражнику не пришлось испытывать терпение Ксено; тихо скрипнув, дверь отворилась, и в колеблющемся неверном свете, отбрасываемом факелом, она увидела одетого в лохмотья человека, прикованного цепью к стене. Он лежал на охапке соломы, поджав колени к подбородку, чтобы согреться. Узник даже не пошевелился, когда Ксено вошла в камеру. Можно было подумать, что он крепко спит, но его тяжелое, неровное дыхание и темные полосы на обнаженных участках спины, проглядывающие сквозь прорехи в одежде, предполагали несколько иную причину отсутствия внимания к нежданным посетителям.

Ксено вырвала факел из рук каллатийца и поднесла его поближе к недвижимой фигуре. Приглушенный крик, похожий на стон, вырвался из девичьей груди, и перепуганный Калус едва успел подхватить ее обмякшее тело – Ксено узнала Савмака и на какой-то миг потеряла сознание.

– Я ведь предупреждал! – вскричал главный стражник, в страхе заламывая руки. – Унеси ее отсюда, – с мольбой обратился он к борцу. – Если с нею что-нибудь случится, спирарх Гаттион повесит меня на первом попавшемся суку.

– Следовало бы… – рыкнул здоровяк, поднимая выпавший из рук девушки факел.

– Стой! – приказала Ксено и встала на ноги. – Держи и поди прочь отсюда, – с этими словами она швырнула к ногам каллатийца кошелек с монетами, на который он бросился, как коршун на перепелку.

– Иди-иди… – Калус вытеснил из его камеры и стал на пороге, широко расставив ноги. – Посторожи у входа, чтобы никто не помешал госпоже.

Ксено, не обращая внимания на грязный пол, опустилась на колени, достала из корзинки кувшин с вином, наполнила чашу и бережно подняв голову юноши, влила крепкий ароматный напиток сквозь запекшиеся губы. Не открывая глаз, Савмак сделал глоток, другой, а затем жадно выпил чашу до дна.

– Кто… это? – спросил он, с усилием подняв опухшие веки. – Мама? Ты… здесь?

– Нет, это… я, – дрожащим голосом ответила Ксено; она уже не могла сдержать слез, бурно хлынувших из ее прекрасных глаз.

– Ксено? – пробормотал юноша и, словно слепой, нащупал ее руку. – О, всемилостивейшая Апи, я брежу…

– Да, да, это я! – твердила рыдающая девушка, и сверкающие хрустальными искрами слезинки падали на изможденное лицо узника.

– Кгм… – напомнил о своем присутствии смущенный Калус. – Госпожа, я думаю, ему не помешает еще одна чаша… – с этими словами он помог усадить Савмака и с известной сноровкой повторил операцию с кувшином, проделанную чуть раньше Ксено.

Савмак пил вино медленно, врастяжку, ощущая, как с каждым глотком прибавляется сил. Глядя на юношу, Калус про себя вздохнул, и с вожделением вдохнул терпкий аромат дорогого заморского напитка.

– Помоги, – сказала ему Ксено, украдкой смахнула слезы, и начала снимать изорванную плетями куртку Савмака.

Юноша не сопротивлялся – он все еще не мог прийти в себя от изумления: появление Ксено в темнице было похоже на прекрасный сон, и он боялся лишний раз шелохнуться или произнести слово, чтобы не вспугнуть чудесное, невероятное видение. Он даже не вздрогнул от боли, когда Ксено промывала его израненную спину вином и смазывала следы от побоев оливковым маслом. И только когда изголодавшийся юноша покончил с припасенной предусмотрительной девушкой снедью, он наконец спросил, настороженно глядя на бледную Ксено: