С облегчением и радостью она обратилась мыслями к Дэну. Он, как всегда, оказался верен своему слову, поддерживая ее во всем, стоически мирясь с тем, что она полностью поглощена акциями, биржевыми бюллетенями, компьютерными распечатками. Правда, иногда он добродушно ворчал, что даже по ночам она не может оторваться от работы; подшучивал, что вот, мол, он превратился в компьютерного вдовца, вопрошал комически, не нужно ли записываться на сеанс любви к собственной жене. Но при этом он все больше и больше проникался духом содружества, доверия, которые впервые ощутил на Орфеевом острове, и за это Стефани еще больше его любила.

Она любила Дэна — в том не было никаких сомнений, он был одной из главных опор в ее жизни. Но при чем же здесь тогда Джейк? « Подумайте! И будьте честны сама с собою… быть может, первый раз в жизни…» «Быть честной самой с собою, — размышляла она в замешательстве, — что бы это могло значить? Что я нахожу его неотразимо привлекательным? Что я думала, думаю…»

Ее размышления были прерваны появлением Мейти. Глядя с важным видом поверх всей этой оргтехники, которую он решил ради собственного спокойствия просто игнорировать, он объявил:

— Мадам, вас хочет видеть принц Амаль. Он в саду. Схватив плащ, Стефани поспешила наружу.

— Амаль, ты поистине неисправим, — нежно сказала она. — Нынче погода вовсе не для прогулок. Особенно для людей из твоих краев.

Он склонился к ее руке.

— Я из тех птиц, которые в клетке не живут, — сказал он. — Пройдемся. Тогда и холода не почувствуешь.

Они медленно двинулись по просторной аллее к прибрежному утесу, где суша отвесно обрывалась, а прямо под ними расстилался океан — бесконечный, величественный, свободный.

— Ну, можно ли представить себе что-нибудь более прекрасное? — спросил он.

— Да, замечательно.

Что-то в его голосе заставило ее резко повернуться.

Амаль стоял к ней вплотную, неотрывно глядя ей прямо в глаза, и было в его лице что-то столь невыразимо печальное, что у нее буквально сердце перевернулось.

— Я должен ехать, Стефани, — сказал он.

— Действительно должен? Он глубоко вздохнул:

— При нашей первой встрече — давно это было — твоя красота так поразила меня, что я оскорбил своего отца, свою религию, а более всего тебя… и слабым оправданием может служить то, что лишь недавно узнал последствия своей вины. Все это время я думал, что от грехов молодости наша дружба надежно защищена. — Он промолчал. — Но теперь я вижу, что ошибался. Я снова на грани грехопадения.

— Амаль…

Он пожал плечами:

— Перед тем как уехать, я хочу знать, как обстоят твои дела. Я должен знать, что ты будешь счастлива.

С немалым усилием она собралась с мыслями:

— Иные из пайщиков все еще решают, как поступить. Но в целом дела идут неплохо. Думаю, что все будет в порядке.

— Стефани, и еще один момент, чтобы я мог уехать спокойно.

— Да?

— Ты должна пообещать, что не проиграешь Сандерсу из-за того, что тебе не хватило денег, когда у меня есть все, что нужно — и все в твоем распоряжении.

— Амаль, но мы же уже говорили на эту тему…

— Нет, я не могу так уехать! — воскликнул он с болью. — Неужели ты хоть как-то не дашь мне понять, что я кое-что значу в твоей жизни? — Он отвернулся и закрыл лицо полой бурнуса.

— Извини, — прошептала она и взяла его за руку. — Я слишком упряма и эгоистична. Обещаю, что обращусь к тебе за помощью, если в ней будет нужда. — Она потянулась и мягко отвела плотную светлую полу, прикасаясь к худой, бронзового цвета, щеке. Он поймал ее руку, поднес к губам, а затем, наклонившись, поднял ее на руки. Чувствуя его близость, вдыхая острый экзотический запах, она словно сбросила годы и вновь превратилась в девочку, дочь Макса, влюбленную без ума в сына нефтяного короля, в юношу, похожего одновременно на дикого оленя и аравийского ястреба… От всей души она расцеловала его — от имени девочки, какой когда-то была, и женщины, какой была сейчас, а ему принадлежать не могла.

Тяжело вздохнув, он опустил ее на землю.

— Вот видишь, — нежно сказал он, — какая ты опасная. Но я не жалею, что пришел.

— Я рада слышать это.

— И снова приду, стоит тебе лишь позвать. В любое время.

— Спасибо.

— Но сейчас… сейчас я тебе не нужен. На этот раз ты победила, Стефани. У меня такое предчувствие.

— И я так думаю.

— Но не забывай старого друга… — В глазах его отразилось страдание.

— Это я тебе тоже обещаю, Амаль.

— О да, помню, конечно, помню. — Старая монахиня даже с некоторой обидой посмотрела на мать-настоятельницу и Тома, которые стояли в изножье узкой кровати в келье с голыми стенами. — Просто я не могу вспомнить быстро, вот и все. Не торопите меня! — Она погрузилась в молчание, и можно было подумать, что она роется в памяти, но Том боялся, что она просто задремала. Он едва сдерживался.

— Терпение, сын мой, — тихо произнесла мать-настоятельница. — Молите Бога, чтобы в трудную минуту он послал вам терпение.

Терпение! Том завыть был готов. Как только он выдержал эту ночь, которая показалась ему самой длинной в жизни! Едва он добрался до гостиницы и снял комнату, выяснилось, что ни заснуть, ни даже усидеть на месте он не может, хотя уже несколько дней, а то и всю неделю даже не ложился. Короткой прогулки вполне хватило, чтобы ознакомиться с Клонкарри, небольшим городком, притулившимся прямо у шоссе. Ему было нечего читать и нечего делать. Опасаясь оскорбить монастырь запахом алкоголя, он даже кружки пива не выпил. Он считал часы, лежа на жесткой кровати, стараясь не думать о Саре, и нетерпеливо дожидался утра.

И вот теперь он предстал перед женщиной, у которой могли быть ключи к тайне, — и проблемы его умножились тысячекратно. Сестре Агнес было больше девяноста лет, и она была уже старухой, когда его сюда привезли младенцем. Сейчас она была маленькой и высохшей, как кузнечик, ей хватило бы половины монастырской койки, где она лежала, плотно завернутая в одеяло.

— Сестра Агнес теперь проводит большую часть времени в постели, — предупредила Тома мать-настоятельница. — Иногда она забывается, потом снова приходит в себя. Так что будьте готовы к этому.

Неожиданно старая монахиня снова заговорила высоким тонким голосом, глаза были все еще закрыты.

— Был младенец, его привезли издалека, из Эдема. О, это был чудесный ребенок. Его привез крупный мужчина, его звали Мак… Мак…

— Макмастер, — подсказал Том.

— Макмастер. Вот-вот. Он самый. Он не хотел оставлять ребенка. Но ему пришлось. Потом он уехал… — Сестра Агнес снова надолго замолчала, и Том бросил умоляющий взгляд на мать-настоятельницу. Та предупреждающе покачала головой. Том не осмелился перечить ей.